ПОВѢСТЬ О ХОЖЕНІИ ВЪ ИТАЛІЙСКУЮ СТРАНУ
СВЯЩЕННОИНОКА СИМЕОНА

ВЪ ЛѢТО 7516-е ОТЪ АДАМА,
ОТЪ РОЖЕСТВА ХРИСТОВА ВЪ 2007-е

 

---

Есть на сѣверѣ Италійскія страны, въ предгоріяхъ Альпъ, монастырь, нарицаемый Бозе, пятьдесятъ километровъ отстоящь отъ града Турина. Болѣе четыредесяти лѣтъ прежде сего, нѣкій мужъ, именемъ Энцо Бьянки, здѣ вселися на единой велицѣ полянѣ между лѣсовъ, на мѣстѣ покинутаго хутора. Помалѣ начаша къ нему людіе собиратися, ищуще дѣвственнаго житія, молитвы и труда, ради соединенія людей Востока и Запада, вѣрующихъ во единаго Христа Бога нашего, обаче на многая раздѣленія раздѣленныхъ. А поелику не точію мужіе, но и жены къ таковому дѣланію устремишася, чрезъ нѣколикое время составися монастырь, изъ двухъ половинъ состоящь – изъ мужескія и женскія. Но аще въ древности сицевые монастыри въ Англіи (о кіихъ Досточтимый Беда въ исторіи своей повѣствуетъ) и въ Ирландіи (якоже у преподобнаго Колумбы на островѣ Іоны бяше), и нѣгдѣ по иныхъ мѣстехъ устрояхуся, обаче чрезъ многія вѣки таковый обычай упразднися, и яко же на Востокѣ отнюдь не терпится, и въ Римской церкви до недавнихъ временъ возбраняшеся.

Иная же особенность здешняго жительства отъ первых лѣтъ и до сего дне такова, что нѣкая часть отъ братіи суть протестанты по рожденію своему (отъ нихъ же единъ въ мірѣ и пасторскимъ званіемъ почтенъ бяше), и аще и молятся купно съ остальными, и вся труды несутъ равно, но въ еѵхаристіи съ римлянами не сообщаются, не того ради, яко не желали бы, но вседушно желающе, обаче не дерзающе. Не смѣютъ бо отлучатися отъ рожденія своего и предковъ, иже въ протестантствѣ скончашася, но избираютъ за праведнѣйшее для своея совѣсти – въ скорби и слезахъ молитися Пастырю доброму, да Самъ соберетъ расточенныя овцы Своя во едино стадо, ими же вѣсть судьбами.

Сего ради обитель, яже въ Бозе, римскія церковныя власти монастыремъ не именоваху, яко ни къ коему ордену не бяше возможно ея причислити. И се точію недавно таковое званіе ей присвоися, подъ условіемъ, яко оная обитель не будетъ именуема римо-католическая, но «экуменическая». И нынѣ уже есть въ Бозе до осьмидесяти человѣкъ, поровну мужіе и жены, и постройки для жительства многи, и храмъ во имя Преображенія Господня, иже есть достаточенъ не токмо братію, но и до пяти сотъ приходящаго народу вмѣщати. И вертоградъ есть, и зелія, и овощіе многообразное растущее, пропитанія ради братіи, и нѣчто отъ скота. Кромѣ же сихъ, ремесло держатъ гончарное, и древодѣльное, и иконописное. Нѣцыи же отъ братій и сестеръ книгоиздательный трудъ имутъ, и якоже сами пишутъ, еще множайше издаютъ книги историческія о церкви Восточнѣй, нѣчто отъ святынь и преданій ея описующе. Особливое же дѣло ихъ есть, еже на каждый годъ собирати со всего свѣта конференціи для духовныхъ и мірскихъ, разсмотрѣнія ради сицевыхъ темъ – богословскихъ или же историческихъ. И егда соберутся приглашенные гости, числомъ отъ сотни даже и до двухъ (якоже въ сей годъ прилучися), тогда всѣ братія день и нощь гостепріимству служатъ, питающе и покоюще толико число народу, и устрояюще вся, яже къ конференціи потребна и прилична.

Сице и азъ, грѣшный священноинокъ Симеонъ, изъ Русскія земли старообрядецъ, посредѣ множества таковыхъ гостей, обрѣтохся въ монастыри Бозе въ срединѣ сентября мѣсяца, на конференціи, яже озаглавлена бысть «Преобразивыйся Христосъ въ преданіи Восточныя церкве», и пребыхъ тамо дней пять. Посемъ два дни обитахъ во градѣ Туринѣ, единъ день до вечера потратихъ на переѣздъ изъ Турина въ Римъ, откуда имѣхъ прежде взятый билетъ летѣти самолетомъ въ Москву, и едину нощь, и день единъ въ Римскомъ градѣ пребыхъ. И се нынѣ пишу мало отъ многаго, еже видѣхъ въ монастыри, и на пути, и во градѣхъ страны Италійскія, да не предастся видѣнное забвенію. Наипаче же того ради, яко да повѣмъ братіямъ моимъ, древлеправославнымъ христіяномъ, каковый видѣхъ азъ тамо экуменизмъ, о немъ же повсюду многая и страшная глаголется, яко есть всѣмъ ересемъ ересь, яже антихристово въ міръ пришествіе предуготовляетъ. Конференція бо, на ней же быхъ гостемъ, явно и неприкровенно объявляшеся, яко экуменическая. Но се уже время есть начати ми предлежащую повѣсть.

О литургіи гречестѣй, бывшей предъ началомъ конференціи. Прибывшимъ намъ въ Бозе въ началѣ дня воскреснаго, въ девятый часъ по полунощи, видѣхомъ, яко весь съѣхавшійся народъ въ церковь монастырскую, яже во имя Преображенія Господня, собрася. И се, уже литургія починается греческимъ чиномъ, юже совершаетъ единъ іерей. А иніи греки и россіяне, и прочіи восточницы впереди стоятъ молящеся. Братія же монастырская стоитъ издалеча, не смѣшаяся съ греками, но и не садяся на скамьи (якоже у латинянъ есть обычай сѣдяще молитися). И тако стояху во все время моленія ихъ.

Совершашеся убо служба на престолѣ латинскомъ, отнюдь ничемъ не украшенномъ, на него же греки свой антиминсъ положиша. А идѣже проскомидію совершаху, сего не вѣмъ, ибо егда внидохъ, святое приношеніе, уже покровенно, на отдѣльномъ стольцѣ стояше. Престолъ же бѣ открытъ, и олтарь, по латинскому обычаю, ни иконостаса, ни царскихъ дверей, ниже завѣсы не имущь.

Служаше же литургію архимандритъ, иже бяше посланъ отъ Геннадія, епископа греческаго, иже во Италіи. Сей архимандритъ (имя ему Аѳинагоръ) возрасту лѣтъ яко сорока, скудобрадъ, голосистъ добрѣ и изученъ всѣмъ ихъ греческимъ погласицамъ, а діякона съ нимъ не бяше. Въ то же время иніи гречестіи духовніи всякаго чину не облачахуся, но просто стояху, поюще скромно и согласно, обычнымъ ихъ стариннымъ напѣвомъ. И тако пропѣша первый антифонъ: «Благо есть исповѣдатися Господеви, и пѣти имени Твоему, Вышній. Молитвами Богородицы, Спасе, спаси насъ»; а другій антифонъ повелѣша священникомъ – россіяномъ и украинцемъ пѣти. Россіяне же воспѣша псаломъ «Хвали, душе моя, Господа» несогласно и уныло, и никоеяже красоты не бяше въ пѣніи ихъ. Третій же антифонъ, «Блаженны», безъ тропарей, даша румыномъ, но сихъ точію два или три человѣка бяше, и тѣ въ пѣніи неискусны. И тако прочее пояху сами греки, безъ книги, наизусть, точію малое что и простѣйшее русскимъ оставляюще, да не зазорно будетъ предъ слушающими. Архимандритъ же поперемѣнно возгласы творяше то греческимъ, то славянскимъ, то румынскимъ языкомъ.

Въ велицемъ же входѣ видѣхъ обычай, иже нѣкогда Арсеній Сухановъ въ своемъ «Проскинитаріи» описоваше. Вземъ съ престола святыя дары, понесе ихъ архимандритъ по храму, не останавливаяся, и на ходу возглашая: «Всѣхъ васъ да помянетъ Господь Богъ во царствіи Своемъ…». Пономарь же свѣщу предъ нимъ ношаше лѣвою рукою, приклонився низко и пятяся спиною, и лица своего ни на мигъ отъ даровъ не отводя, въ правой же рукѣ держа кадило съ бубенцами, и непрестанно святая кадяше. Аще намъ, россіяномъ, обычай таковый и страненъ мнится, обаче греки содержатъ его отъ древнихъ родовъ, яко нѣкое преданіе благоговѣйное.

Еще же достоитъ воспомянути, яко на ектеніяхъ и на возгласѣ «В первыхъ помяни, Господи…» поминаху единаго епископа Геннадія, а ни патріарха Варѳоломея Цареградскаго, ни иныхъ патріархъ восточныхъ, ниже Христодула, архіепископа Елладскаго, подъ коего началомъ той Геннадій состоитъ, – ни единаго сихъ именъ не возглашаху. Мню, яко аще бы Цареградскаго поминали, тѣмъ Римскому папѣ оскорбленіе нанести можаху, его же власти Италійская страна подлежитъ. Сего ради и не изволиша греки, да кто отъ восточныхъ архіереевъ служилъ бы, ибо тому уже всяко должно бяше патріарха поминати – или Цареградскаго, или Московскаго, или сразу всѣхъ, елико ихъ есть. А архимандритъ просто именоваше епископа своего, его же властію священнодѣйствуетъ.

Егда пріиде время святаго причащенія, тогда причастишася нѣцыи отъ іереовъ и иночествующихъ грековъ, румынъ и россіянъ, и мірянъ невеликое число. Егда же креста цѣлованіе бысть, тогда, за восточными, и латиняне поидоша ко кресту: въ первыхъ, братія монастырская, а послѣ тѣхъ все множество священства и мірянъ (мнози бо священницы и нѣцыи отъ иноковъ латинскихъ бяху въ мірскихъ одѣждахъ, ни малаго разньства съ мірянами не имуще, и точію послѣди увѣдахъ, каковъ чинъ кождо ихъ имать). А ограждаютъ ли греки крестомъ, якоже наши старообрядцы, или же точію цѣловати даютъ, того не могохъ видѣти за толпою народа, ибо стояхъ позади, у самыхъ дверей.

Послѣ отпущенія литургіи, весь народъ собрася въ залѣ, идѣже конференціи бываютъ, иже есть въ подклѣтѣ церковнѣмъ. И здѣ открытіе бысть, съ привѣтственными рѣчьми и посланьми отъ патріархъ восточныхъ. А папа Римскій, якоже помню, пространныя грамоты къ устроителемъ не присылаше, но уже во иный день нѣкто отъ кардиналовъ его слово сказа. И таковыя рѣчи и посланія близъ двухъ часовъ глаголахуся.

О службѣ латинской. Егда же бысть полдень, тогда паки народъ снидеся въ церковь. И здѣ, на томъ же престолѣ, совершашеся служба латинская отъ епископа области тоя, ему же сослужаху два священника монастырскихъ. Братія же и сестры монастыря италіянскимъ языкомъ пояху псалмы и гимны (ихъ же во иныхъ мѣстѣхъ въ латинскихъ храмѣхъ за обѣднею не поютъ), а на возгласы отвѣщаваху не пѣніемъ, но единогласною речію отъ всѣхъ.

И аще что остася тамо отъ древняго чина, не вѣмъ: развѣ точію, яко предъ чтеніемъ отъ Апостола и Евангелія чтяху паремію изъ Ветхаго Завѣта. И се есть древній обычай, иже и на Востоцѣ извѣстенъ бяше болѣе тысящи лѣтъ назадъ, но послѣжде упразднися, и нынѣ пареміи у насъ предъ обѣднею чтутся точію въ Великую Субботу, и въ преждеосвященныхъ службахъ Великаго поста, и въ сочельникъ Рожества Христова, и въ навечеріяхъ Богоявленія и Благовѣщенія. Но въ соборныхъ и приходскихъ церквахъ у латинянъ сего чтенія изъ Ветхаго Завѣта такожде не бываетъ, а чтутъ точію Апостолъ и Евангеліе.

Еще малое нѣчто запримѣтихъ: яко ни единъ народъ не имать обычая молитися, якоже наши новообрядцы россійстіи, руки держаще по швамъ, – мню, яко церковь фрунту уподобляюще, идѣже раби Бога вышняго должни суть предъ Царемъ Небеснымъ, яко солдаты предъ генераломъ стояти, или яко холопи передъ бариномъ. Но и греки сложивше руки стоятъ, и латинстіи монахи и мнози из мірскихъ держатъ ихъ согбенными на груди, подобно тому, яко и мы издревле пріяхомъ. Знаменіе же крестное латиняне творятъ аще и всею ладонію, но широко, и рукою досяжуще и до чела, и до плечь. Но совершаютъ его зѣло редко: единый разъ – егда во храмъ входятъ, да за службою разъ или два, такожде и егда исходятъ. Греки же крестятся аще и часто, но вельми поспѣшно и небрежно, лишь по персемъ рукою обводяще. Стояху тамъ же среди молящихся два коптскихъ священноинока въ кукуляхъ малыхъ, видомъ, яко младенческія капюшончики, и мнѣхъ, яко крестятъ единемъ перстомъ, якоже въ Потребникѣ, въ чинѣ отреченія отъ яковитскія ереси описано. Но послѣжде видѣхъ, яко и они знаменуются триперстно, и такожде неблагоговѣйно, якоже и греки.

Моляшежеся епископъ за литургіею, поворотяся лицемъ къ народу, а не къ восточнѣй странѣ. И се повсюду в Италіи видѣхъ и прежде, и послѣжде. Ибо, аще папа Венедиктъ и призываетъ латинянъ паки возвратитися на древній обычай и къ востоку зряще молитися, но мало кто хощетъ слушати. Такожде и старый свой чинъ мѣссы, зовомый «Тридентскій», оставивше, и сокращенный избравше, къ прежнему паки обратитися отнюдь не хотятъ. Мыслятъ бо, яко папа старенькій уже, и не наживетъ долго, а послѣ него новый по-своему повернетъ.

Егда же іереи латинстіи причащаху народъ, – якоже свидѣтельствоваше нѣкій отъ русскихъ, иже поблизости стояше и видѣти можаше, – тогда, рече, яко хостію, юже вѣруютъ тѣло Господне быти, омакаху во святый потиръ, да будетъ подъ обоими видами причащеніе. Но сего не могу подтвердити, ибо издалеча не могохъ всего подробну разсмотрѣти. И рече той человѣкъ, яко у латинъ нынѣ на волю епископа оставляютъ, – или подъ единымъ видомъ люди причащати, или подъ двѣма.

О юношѣ и дѣвицѣ. Мнѣ же стоявшу все время службы у внѣшнія двери. И се видѣхъ, яко въ самомъ началѣ пѣнія, пріиде юноша младъ со дѣвицею, мню, яко не отъ пріѣзжихъ иностранныхъ гостей, но отъ жителей округи тоя. И юноша, ставъ, аки вкопанъ, у порога церковнаго, воздыхая, взираше ко образу Господня Преображенія, иже на стѣнѣ олтаря. Дѣвица же непрестанно мятяшеся, и глядаше сѣмо и овамо, стоящи яко на иголкахъ, и искаше то рукою коснутися ему, то бокомъ придвинутися, и яко же ни на единъ мигъ сама покоя не обрѣташе, сице и друга своего не оставляше ни малою мыслію чистою съ Богом побесѣдовати. Егда же вси иже близъ насъ стоящіи латинскаго закону людіе поидоша Христовыхъ таинъ причаститися (латиняне бо нынѣ причащаются за каждою службою, безъ исповѣди и безъ говѣнія, аще и ядше въ той день), тогда юноша съ прочими нейде, но остася съ дѣвицею стояти, ухватившися ей крѣпко за руку его. И воздохнухъ въ сердцы своемъ, како женскія ради прелести и лукавства мнози испадаемъ отъ небошественнаго пути, яко Адамъ изъ рая. Тако и юноши духъ горнею любовію томимъ есть, и чистоты, и молитвы жаждею, но уже дѣва плѣнила есть его, и связала крѣпкими узами, и нынѣ непрестанно сматряетъ, како бы не излетѣлъ, яко птица, изъ сѣтей ея. И предахъ обоихъ въ волю Господню, да спасетъ когождо ихъ, якоже хощетъ.

О трапезованіи въ монастыри. Послѣ скончанія мѣссы устроители всѣхъ гостей на трапезу созваша. Есть же для сего въ монастыри дворъ, идѣже по обѣ стороны устроены трапезныя палаты, числомъ мню яко осмь, каждая на дванадесять человѣкъ. И каждая палата именуется отъ Писанія: «Кана», «Виѳсаида», «Еммаусъ», и прочая. И въ ней столы поставлены вдоль тріехъ стѣнъ, во еже бы по кругу удобно было яства разносити, такожде и ядущимъ другъ друга добрѣ видѣти и слышати, и неспѣшно и мирно за трапезою бесѣдовати. И поставляютъ двухъ или тріехъ отъ братіи монастырскія служити трапезѣ въ каждую палату. Единъ же отъ нихъ еще и бесѣду поддерживаетъ и направляетъ, аки архитриклинъ, на томъ языцѣ, на немъ же изволяютъ ядущіи – англійскомъ, французскомъ, италіянскомъ, или греческомъ. (Вси иже въ Бозе братія и сестры не единъ языкъ вѣдятъ, но два или три, или и больши.) Пригласиша убо мене за единъ столъ со иноками греческими, идѣже ядяху овощіе и нѣчто отъ сыра и яицъ, но безъ мяса. (За иными бо столами и мясо подаваху.) И отъ братіи къ симъ приставленъ бѣ служити нѣкій мужъ изъ италіянскихъ грековъ, латинскія вѣры, но добрѣ свѣдущь вся яже въ Греціи монастыри, такожде и иныя обители греческія, елико ихъ на свѣтѣ есть – въ Европѣ, и въ Америкѣ, и индѣ, и вся яже въ нихъ игумены и игуменіи, и старцы, и простыхъ инокъ многихъ, и присно всѣмъ повсюду поклоны передаваше, и о всѣхъ имѣяше, что глаголати – обаче со всякимъ благожеланіемъ и вѣжествомъ. И дивихся таковому прознанію его.

Сѣдяху же за тѣмъ столомъ и румынскія инокини – игуменія Магдалыня, со двѣма рясофорными послушницами, изъ монастыря, нарицаемаго Копу, иже въ Яссахъ. И яко бяше мати Магдалыня свѣдущи англійскую рѣчь, вопросихъ ея о нашихъ старовѣрцахъ, глаголемыхъ липованѣхъ, знаетъ ли кого от нихъ. Она же удивися вельми и рече, яко николиже слышала что о таковой вѣрѣ. Въ той же день предъ вечерею приступи ко мнѣ Серафимъ, митрополитъ румынскій, пасущь вся румыны, обитающія въ Германіи, Австріи и сѣверныхъ странахъ, и вопроси мя, кто есмь и каковаго закону. Азъ же отвѣщахъ, яко отъ русскихъ старообрядцевъ есмь, и яко ему прилично знати, мню, и нашея вѣры митрополита Леонтія, иже въ Браилѣ. Онъ же рече: «Такъ то жъ въ Браилѣ, а я въ Нюрнбергѣ живу. Откудова мнѣ знати? Не слыхалъ есмь про таковаго митрополита и про церковь вашу. Но утѣшь мене, и скажи, имате ли вы седмь таинствъ, яко же и наша церковь содержитъ? Не содержите ли ересей каковыхъ, яко же протестанты?» И утѣшихъ его, елико могохъ. А егда показахъ ему знаменіе крестное двуперстнымъ сложеніемъ, рече ми, яко николиже видѣлъ кого, тако молящася. «Но аще пріясте отъ древности тако, и хощете хранити сія, – рече, – ну и креститеся, кому какое дѣло? И о чесомъ спорить тутъ?» И уразумѣхъ, яко аще въ Румыніи, идѣже немалое число есть и священства, и храмовъ нашихъ старовѣрцевъ, – мало кто о нихъ слышаше, то во иныхъ странахъ по свѣту – всяко народъ не свѣсть ничесоже о насъ – ни добра, ни худа.

О митрополитѣхъ. Достопамятно есть, яко архіереи греко-восточніи иныхъ церквей, въ сравненіи противу нашихъ великороссійскихъ, всяко милѣе суть, и въ беседѣ кротчайши. Сѣдѣхъ убо за столомъ съ четырьми митрополиты – съ преждереченнымъ румынскимъ владыкою Серафимомъ, съ Каллистомъ Диоклійскимъ (отъ патріарха Цареградскаго), съ Тимоѳеемъ Вострскимъ (от Іеросалима), съ Георгіемъ, иже митрополитъ зовется Горъ Ливанскихъ (отъ Антиохійскаго патріарха; обаче сей патріархъ не во Антиохіи, но въ Дамасцѣ пребываетъ). И не глядитъ из нихъ никтоже на тя сицевымъ взоромъ, якоже на презрѣнную тлю или таракана. И вси къ тебѣ не яко къ рабу дрожащему, или къ малому несмысленному робенку, но яко къ подобну имъ разумну человѣку, почтительно глаголютъ. И никтоже изъ нихъ тяжко себѣ не вмѣняетъ и привѣтствовати тебе первымъ, или за трапезою въ чашу вина тебѣ подлити. А иный из нихъ и послѣ обѣда самъ за другихъ сосуды въ посудомойную относитъ, и не точію за равныхъ, но и за меньшихъ себе.

Митрополитъ же Георгій Горъ Ливанскихъ старъ, лѣтъ больши осьмидесяти, но сигары великія куритъ, и глаголетъ хрипло вельми. И аще и ходитъ съ трудомъ, съ палкою, но прознавъ отъ иныхъ, кто есмь, самъ ко мнѣ, юну сущу, подошедъ, и вземъ мене за руку, глагола: «Азъ у васъ на Рогожскомъ бывахъ лѣтъ съ пятьдесятъ тому, и се, донынѣ помню, яко таковыя благолѣпоты церковныя нигдѣ же въ россійскихъ храмѣхъ не видѣлъ. Вы убо смотрите, не теряйте благочестіе свое, еже отъ предковъ пріясте».

Митрополита же Каллиста и самъ азъ прежде видѣхъ, егда въ осьмьдесятъ осьмом году въ храмъ нашъ Покровскій пришедъ, со своимъ архимандритомъ Ефремомъ, вся озираше со благоговѣніемъ, и похваляше доброту иконную и усердіе прежнихъ храмоздателей. И подобная же ми тогда словеса изрече, яковы нынѣ азъ отъ митрополита Георгія слышахъ. И предрече ми бывый съ нимъ архимандритъ Ефремъ, яко мнѣ священникомъ и инокомъ быти, еже и сбысться во время свое.

О церкви. Се уже нѣколико словъ достоитъ рещи о церкви монастырстѣй и о моленіи монаховъ. Яко уже помянухъ, надъ олтаремъ храма запечатленъ есть на стѣнѣ образъ Преображенія Господня еже на Ѳаворѣ. А въ лѣвомъ углу, близъ входа, стоитъ въ кіотѣ образъ Пресвятыя Богородицы Владимирскія, письма аки бы русскаго, но видно, яко европѣецъ писаше, грубовато. И еще въ срединѣ храма на аналои возлагашеся икона Спаса оплечная, такожде русскаго обычая письмо, по золоту. И сія Спасова икона писана нѣкимъ отъ инокъ здѣшнихъ, благоискусно и умиленно. Сіе же вельми редко бываетъ, яко иноязычному изографу въ точку ту попасти, и написати, яко же наши добрые мастеры пишутъ, и не точію древніи, но и нынѣшніи мнози. Якоже на чужемъ языцѣ стиховъ добрыхъ написати мало кому подъ силу, тако и здѣ: каждый бо народъ свою тонкость въ искусствѣ имать, ея же другій не ухватитъ. Азъ бо мню, яко ко мрамору лучше намъ, русскимъ, не касатися, – ибо николиже не смочь намъ изъ мрамору изваяти тако, яко же италіянцы дарованіе имутъ.

О службахъ соборныхъ. Соборное моленіе въ монастыри Бозе сице совершается. Литургіи творятся точію въ день недѣльный. Кромѣ же сихъ, бываютъ на кійждо день три службы – утромъ въ шесть часовъ, въ полдень, и вечеромъ такожде въ шесть. Вси сіи службы составомъ и порядкомъ подобны суть. По возвѣщеніи колокола, входятъ во едину дверь братія единъ по единемъ, а въ другую сестры, вси въ балахонахъ бѣлыхъ съ куколями. Мужіе обнаженными главами, а жены покровенны точію куколемъ, а инаго убруса или покрова не имѣютъ на власѣхъ, якоже носятъ другія инокини латинскія – бенедиктинскаго ордена и прочіи. И вшедше, по благословеніи настоятеля, и по краткой молитвѣ, садятся по правой и по лѣвой странамъ на сѣдалищахъ, зряще не къ востоку, но другъ противу друга. И начинаютъ псалмопѣніе на два лика, мужіе съ женами перемѣняющеся, поюще простымъ и неухищреннымъ напѣвомъ, италіянскимъ языкомъ. Послѣ псалмовъ гѵмны, нарочито сложенные, поемы бываютъ, въ нихъ же запѣваетъ единъ братъ съ мужескія страны и едина сестра съ женскія, а имъ все прочее множество братіи вторитъ. Такожде молитву отъ лица всѣхъ, съ главопреклоненіемъ, избранный братъ или сестра глаголетъ. Чтутся и Апостолъ и Евангеліе на разныхъ языцѣхъ. Утро и вечеръ діякони кажденіе по всему храму совершаютъ. Потомъ же вси купно глаголютъ молитву: «Отче нашъ, иже еси на небесѣхъ», и паки гѵмнъ поютъ, воставше, вси во единъ гласъ, и послѣднюю молитву сотворше, съ миромъ отпущаются. И якоже внидоша единъ по единому, въ безмолвіи, тако и исходятъ.

Службы убо не вельми протяженны, каждая меньши полутора часовъ. Но уреченное время пребываютъ вси въ молчаніи велицѣ, и нѣсть въ нихъ ни праздноглаголанія, ни шептанія, и никто же по странамъ не озирается, но ко глаголемымъ и поемымъ непрестанное вниманіе хранитъ. И пребываютъ на молитвѣ вси неуклонно, безъ изъятія. Старѣйшій же братъ (латинскимъ языкомъ глаголемый пріоръ) Энцо Бьянки на всѣхъ моленіихъ предстоитъ присно со всѣми, и всегдашнее во второмъ ряду мѣсто имать. И каждый такожде знаетъ мѣсто свое, и чередъ свой, егда входити, и исходити, и что-либо дѣлати по благословенію пріорову.

Прочее же время братіе и сестры никаковыхъ особныхъ платій не носятъ, но пребываютъ въ мірской одеждѣ, служаще гостямъ и во иныхъ обычныхъ дѣлѣхъ для братства своего трудящеся.

Келѣйнаго же ихъ обычая и правила не видѣхъ, и не имѣхъ случая вопрошати.

И не зазрите ми, братіе, яко нигдѣ же въ повѣсти моей не глаголю: «нечестивіи латини», или: «окаянніи папежницы», и нѣчто подобное тому. Всяко бо вѣмъ, яко нѣцыи читателіе россійстіи, не токмо старовѣрцы, но и господствующія церкве сынове, уличатъ мя, яко не хуляще, но будто бы прикровенно хваляще, реку о латынянѣхъ и обычаехъ ихъ. Что ми судити о обычаехъ? Добрые люди мя, яко гостя, пріяша, и всякую милость и любовь ко мнѣ, недостойному, изъявиша, и послужиша со всякимъ усердіемъ. А молитися съ ними, или не молитися, соединятися съ ними в догматѣхъ, или не соединятися, – не точію не понуждаху, но о семъ никто даже и единаго слова не изрече. И егда азъ въ лице благодарствовахъ имъ за гостепріимство и за труды, – то како уже возмогу, домой воротяся, порочити ихъ и злыми словесы укаряти? И аще сіе есть экуменизмъ, еже бы иноязычна человѣка во имя Христово почтити и милостію пожаловати? Аще ли ино что, тайное и ужасное, зовется словомъ симъ, еже азъ по недомыслію не разумѣю, то пойдите сами и узрите добрѣ, и вся сокровенная изъясните, якоже Богъ подастъ вамъ отъ премудрости Своея.

О послѣдующихъ же засѣданіихъ, и о собесѣдованіихъ, и о рѣчехъ глаголемыхъ – не хощу много писати. Всего убо не перескажеши. Да и не всякому чтущему интересно будетъ. Лучше же повѣмъ о единой бесѣдѣ, яже во вторый день пребыванія моего въ Бозе приключися.

О болящемъ юношѣ Гвидонѣ. Въ понедѣльникъ, во время вечерни, нѣкія двѣ жены ввезоша въ храмъ инвалидную коляску, на ней же юноша сѣдяше, не могій ни главу прямо держати, ни ходити на ногах своихъ, ниже руками двигнути, точію пальцами шевеляше. Иже черныя волосы имѣяше, торчаща во вся стороны, одѣянъ во одѣжду черну, и на майкѣ написано красными буквами, яко видѣти мощно далече: «Есть ли кто, иже воззритъ на мя?» И елико время служба творяшеся, юноша тако въ коляскѣ сѣдяше, откинувъ главу свою назадъ, а возящіи близъ стояху. По скончаніи же молитвы, повезоша его къ выходу. И точію едина монахиня престарѣлая приближися къ нему, и нѣколико словъ утѣшительныхъ сказаше, и отступи отъ него вскорѣ. Мнѣ же зѣло скорбно явися, яко аще человѣкъ уста и не отверзаетъ, буквы же на майкѣ его вопіютъ, но и тако не можетъ улучити внимающихъ печали души его.

И приступихъ къ нему, и недоумѣя, что глаголати ему италіянскимъ языкомъ, ознаменовахъ его крестнымъ знаменіемъ. Едина же из везущихъ (сія бяше прислуга) рече: «Ни, отче, не дѣй его. Атэо, нон преганте», сиречь, безбожникъ есть, немоляка. – «Самъ ли он вамъ сказа?» – вопросихъ ея. И рече ми: «Непрестанно говоритъ, яко не вѣруетъ; се нынѣ и тебѣ скажетъ». И узрѣхъ, яко спреди юноши на коляскѣ столикъ учиненъ, а на немъ дисплей лежитъ съ клавишами. И юноша начатъ пальчиками ощупью, не глядя, выстукивати англійскими словесы, – они бо короче суть италіянскихъ. И восписуетъ ми: «Азъ не вѣрю, яко Богъ есть благъ и милостивъ. Зѣло бо много въ мірѣ семъ вѣщей не благихъ, но отнюдь плачевныхъ. И сего ради мню, яко или Бога нѣсть, или Онъ не благъ, но золъ». И рече ми служащая: «Вотъ, самъ слышалъ еси хулу его. Рцы ему нѣчто, аще хощеши. Онъ бо на слухъ понимаетъ, аще громко глаголати». Мати же его, старица, стояше неподалече и зряше на мя жалостнѣ. – «Не зѣло добрѣ вѣмъ англійскую рѣчь, – отвѣщахъ азъ. – Италіянски же и вовсѣ умѣю поко-поко (сиречь, отнюдь мало). Како есть имя ему?» – «Гвидо», – рече служащая.

Азъ убо стахъ въ смущеніи велицѣ, яко ввязахся въ разговоръ, а говорити и не имамъ что, и точію прекрестихъ лице свое, и рекохъ: «Вѣрую и исповѣдую, яко Господь есть Спаситель всѣмъ человѣкомъ, Едино въ Тройцѣ Божество, Отецъ, и Сынъ, и Святый Духъ. Сія есть истина, друже Гвидоне, въ ней же спасенія чаю и жизни вѣчныя». – «И азъ вѣровахъ, да не вѣрую нынѣ. Богъ бо не слышитъ гласа моленія моего. Почто Онъ толико безжалостенъ, рцы ми», – написа ми юноша. Обаче тутъ приступи къ намъ и еще единъ русскій человѣкъ, изъ града Питера, имя ему Александръ. Сей же Александръ кинооператоръ бяше, и пріиде сѣмо, да сниметъ фильмъ про монастырь сей. И всѣгда съ камерою хождаше, и всѣхъ и вся заснимаше, и не бѣ разговора, ни встрѣчи, ни компаніи, идѣже бы не увязатися ему. Толико мужъ охочъ до разговору, и вѣдѣти и сматряти что новое, и шутки шутити. И егда узрѣхъ его, мняхъ, яко будетъ сейчасъ бѣднаго юношу заснимати, и въ конечную скорбь введетъ его. Но бысть инако.

Узрѣвъ бо юношу, и мене съ нимъ, и услышавъ нѣчто отъ глаголемыхъ, Александръ забы свою камеру, и внезаапу паде на шію отроку, и возопи со слезами, и воззва англійскимъ языкомъ: «Чадо сладкое, Гвидоне! Воистину, Господь благъ есть, и никтоже инъ, яко Господь нашъ! Вѣрую убо, чадо, вѣрую, яко познаеши и ты Бога. Чесого въ мірѣ семъ жалѣеши, чему завидиши? Что ты на футболъ, аль на дискотеку побѣжати не имаши? Что коноплю не куриши, яко сверстники твои мнози? Ты умъ цѣлъ имаши и познавати можеши, чести и писати умѣеши не единымъ, но двѣма языки. Да сиди и пиши, хоть книгу цѣлую напиши, яко Тургеневъ, или яко Данте, поэму сочини. Или мниши, дара тебѣ Богъ пожалѣетъ? Не бойся убо, не пожалѣетъ, но наипаче подастъ ти, да посрамитъ гордость и суету мірскую, и дураковъ сихъ, прилѣпляющихся прелестемъ его, имъ же діяволъ очи заслѣпилъ. Ты ли благости Божія не вѣдаеши? Чадо милое! Мой бо сынъ родной тридесять лѣтъ имать, и не точію ходити и рукама дѣлати не можетъ, яко и ты, но и не понимаетъ ничесоже, токмо четыре слова: «мама», «ѣсть хощу», «больно», и «кака». Просто рещи, вовсѣ ни капли ума не имать. Но егда въ церковь его привезутъ, таковъ счастливъ дѣлается! А егда Святыхъ Таинъ причастится, то сіяетъ лицемъ, аки очьми Бога видитъ. И въ той часъ завидую ему, ибо по грѣхомъ моимъ не вижу того, якоже онъ видитъ. И отъ того разумѣю, яко вельми любитъ Бога сынъ мой, а Богъ любитъ его, и всѣхъ насъ, окаянныхъ, ихъ же ради небо и землю сотворилъ есть».

И тако взываше стенящи, яко сердце растерзашеся слышати. Юноша прилѣжно ему внимаше, и въ себѣ нѣчто размышляше, а потомъ написа ему: «Добрѣ сказалъ еси, господине. Вельми хотѣлъ быхъ, дабы правда было глаголемое отъ тебе. Благодарствую ти премного. Азъ же тому единому радуюся, яко скоро умрети имамъ, и забуду небо и землю, и исчезну безъ слѣда. И никто же будетъ скорбѣти о мнѣ, и міръ ничесо же не потеряетъ, да и не пріобрящетъ отъ смерти моея. Все бо сущее, и глаголемое, и зримое въ мірѣ семъ – безуміе есть».

Тогда Александръ приложи къ словесамъ словеса, и къ воплю вопль, и рече со умиленіемъ: «Сыне мой драгой Гвидоне! Нѣсть ли у тебе пріемника? Се, хощеши любимую программу слушати, и вотъ ищеши ея волну. То на музыку нѣкую нападеши, то на рекламу, то на политику, и все сіе тебѣ не надобно. А потомъ внезапно обрѣтеши ея, и тогда слушай вволю, точію волну не теряй. Знакомо тебѣ сіе? Так вотъ же, чадо, всего и бѣды, яко ты свою волну еще не нашелъ. Много ли ты крутилъ ручку-то? Точію двадесять пять лѣтъ имаши. Покрути хоть маленько, не лѣнися. Найдеши свою волну, и возлюбиши слушати гласъ Бога твоего, и жизнь прекрасна тебѣ явится, и узриши, яко поистинѣ благъ и праведенъ есть Господь».

– «Господине мой, – отвѣща юноша писаніемъ. – О, сколь много мене ради, никчемнаго инвалида, потратилъ еси отъ своея добрыя души! Обаче никто не увѣритъ мя въ томъ, что священницы глаголютъ: яко рай есть и адъ, и яко Ісусъ ради спасенія нашего умре. Развѣ что адъ уже здѣ есть для многихъ несчастныхъ, а рай нѣцыи подъ наркотиками видятъ. И мню, яко Ісусъ всуе умре, яко ни малымъ чемъ міръ не улучшилъ. Точію помаленьку улучшаютъ жизнь техническій прогрессъ и наука, но егда они найдутъ средство противу болѣзни Паркинсона, ею же азъ стражду, мене уже не будетъ. И значитъ сіе, яко мнѣ до того улучшенія и дѣла нѣту. Прости мя, господине. Вижу бо, яко добрый ты и благородный человѣкъ».

Тогда рекохъ Александру: «Погоди, умолчи пока, да и азъ нѣчто реку ему». И вопросихъ юношу: «Гвидоне, аще попрошу тя о единомъ добромъ дѣлѣ, исполниши ли его?» – «Аще въ силахъ моихъ, исполню», – отвѣща Гвидо. И рекохъ ему: «Вотъ каково прошеніе мое: помолися о мнѣ ты самъ. По силамъ ли сіе тебѣ?» – «А если азъ не вѣрую, яко отъ молитвы что возможетъ измѣнитися въ мірѣ семъ, – что тебѣ пользы въ моемъ моленіи?» – рече отрокъ. И азъ паки: «Итъ дазъ нотъ майндъ. Зато самъ азъ вѣрую, яко по твоей молитвѣ Богъ поможетъ ми. Рече бо во Евангеліи: по верѣ вашей будетъ вамъ». – «Ну, добрѣ, – отвѣща отрокъ. – Помолюся. Но скажи мнѣ: могу ли азъ послѣ этого почитати тя за друга?» – «Можеши. Но вотъ уже зовутъ мене идти, и пора намъ съ тобою разставатися. Гдѣ ты живеши?» – «Во градѣ Туринѣ жительствуемъ, на улицѣ святаго Франциска да Паола», – рече ми мати Гвидонова. – И азъ рехъ: «Дайте же ми адресъ вашъ, и егда буду въ Туринѣ, аще не противно есть вамъ, посѣщу васъ». Мати же рече: «Самого вопросите сына моего, самъ да глаголетъ». И азъ вопросихъ его, онъ же глаголаше: «Ай уиллъ би хэппи, вельми счастливъ буду, аще посѣтиши мя». И азъ цѣловахъ его, и паки благословихъ крестомъ, и вкупѣ съ Александромъ поидохомъ на трапезу вечернюю, ибо уже множицею нѣцыи отъ братіи пріидоша воззвати насъ.

И рече ми Александръ: «Подобаше бы намъ теперь мало вина испити. Надорвахъ бо всю душу съ нимъ». – «Тако и ты, брате, – обратихся азъ къ нему, егда сѣдохомъ ясти, – сицевое же бремя въ житіи несеши?» И рече ми: «Будетъ уже, довольно про сіе глаголати. Праведенъ судъ Божій. Не по беззаконіемъ нашимъ сотворилъ есть намъ, ни по грѣхомъ нашимъ воздалъ есть намъ. Лучше есть выпити, не въ піянство, но во славу Божію». И ядохомъ досыта, и испихомъ за трапезою по три чаши италіянского добраго краснаго вина. И за столомъ, и послѣжде стола, Александръ паки со всѣми весело глаголаше – и со епископы, и со священники, и со всѣми человѣки шутки шутяше, и смѣяшеся, и иныхъ смѣятися творяше. И бысть всѣмъ аки милъ другъ.

Но се уже и тьма нощная опустися на горы Альпійскія, и звѣзды осыпаху небосводъ, яко искры златыя, столь ярко и обильно, что и съ юныхъ лѣтъ не помнящу ми таковаго. И зѣло утомившуся ми отъ людскаго множества, вельми возрадовахся, егда пріѣхалъ шоферъ нашъ, такожде именемъ Александръ, но не русскій, а италіянинъ, зовомый на ихъ манеръ: Алессандро, мужъ благъ и добронравенъ, и на машинѣ повезе мя, и иныхъ троихъ человѣкъ въ гостинницу, идѣже бѣ уготовано почивати.

И за все сіе доброе, и за вся благая, яже имамы на земли, и елика въ будущемъ вѣцѣ уготована любящимъ Бога, наипаче же страждущимъ Его ради, слава Сыну Его единородному, Господу и Спасу нашему Ісусу Христу, нынѣ и присно, и во вѣки вѣкомъ. Аминь.

О прибытіи во градъ Туринъ. 20-го сентября по новому стилю, 7-го по старому, оставивше альпійская предгорія, в 10-омъ часу прежде полудня по железной дорогѣ достигохомъ Турина, иже прежде бѣ королевства Савоіи стольный градъ, нынѣ же не токмо въ Италіи, но и во всемъ мірѣ нарочитъ и славенъ индустріею (наипаче автомобильнымъ и авіастроительнымъ дѣломъ) и всякою торговлею. Бяше же насъ четверо россіянъ – единъ Александръ іерей изъ Питербурга, а другій Александръ – кинооператоръ, о немъ же выше рекохъ, третій переводчикъ Геннадій, а четвертый – азъ недостойный. Имѣяхомъ же съ собою напутствіе отъ братіи иже въ Бозе и рекомендацію къ дону Марино, ключарю храма Пресвятыя Богородицы, глаголемому италіянски Консолата, сиречь Утѣшительница.

Сошедше съ поѣзда, идохомъ по улицамъ града, а переводчикъ Геннадій на пути со всякимъ вѣжествомъ вопрошаше проходящія гражданы, идѣже есть храмъ, иже сице именуемый. И се, мужъ нѣкій, идущь намъ навстрѣчу съ женою и съ чадами, и узрѣвъ насъ, воззва съ радостію русскимъ языкомъ: «О, да вродѣ – наши!» Тогда Геннадій отвѣща уже не тако сладко, яко италіяномъ, но отнюдь инако: «Да ваши, ваши. Ну, что, выпить за это дѣло? Или нѣту выпить? Ну, и чего тебѣ надо?» Слышавъ таковая словеса, абіе мужъ отскочи отъ насъ, поруганъ безъ вины. Мы же съ Александромъ-кинооператоромъ переглянухомся, главами покивающе, яко всуе человѣка оскорбили, но не рекохомъ переводчику Геннадію ничесоже, боящеся, яко и самимъ достанется. И слѣдовахомъ далѣе за нимъ. Он же паки любезно, аки ни въ чемъ не бывало, иныя гражданы разспрашиваше, улыбаяся.

О храмѣ Пречистыя Богородицы, глаголемыя Утѣшительницы. И тако не въ долзѣ времени доидохомъ до храма Богородична, великолѣпіемъ и пышностію изукрашеннаго на барочный манеръ. И вошедше внутрь церкве, узрѣхомъ: посредѣ пестровидныя и многострастныя лѣпоты, яко сіятельная луна нощію среди облачныя ряби, свѣтится Матере Господни чудоносная икона, тихаго и тайнаго свѣта лучи изливающи. И есть сія икона подобіемъ, яко Одигитрія, древнимъ обычаемъ писана (имать бо не менѣе тысящи лѣтъ), образъ всякія благости исполненъ, над олтаремъ стоящь горѣ, яко видѣти отовсюду. И воздѣхъ недостойныя свои руцѣ, и рекохъ: «О, любезная Матушка моя, Пречистая Владычица, Царица Небесная! Како стерпѣ благостыня Твоя даже до днешняго дне безчисленная моя злая дѣла, и небреженіе, и непокореніе, и нравъ нераскаянный, и любленіе суетныхъ вѣка сего! И како не престала еси, молящися Сыну и Богу Твоему о мнѣ, и о подобныхъ мнѣ грѣшникахъ! И чрезъ толикія версты преведе мя отъ Русскія земли до Италіи, и до сего преименитаго града Турина. Но и прочее время живота моего не покинь мене въ мори житейскомъ, и исправи предъ Богомъ стопы моя, и даруй ми благодать ходити присно въ Его святыхъ и непорочныхъ повелѣніихъ. Да и здѣ не оставленъ буду безъ Твоего попеченія и утѣшенія, о, Утѣшительнице преблагая и пречудная! И да не на грѣхъ буди ми пребываніе въ чужѣй земли, но хоть на малое какое доброе дѣло, во славу Господу Богу и Тебѣ, Заступницѣ моей». И тако изрекъ въ мысли моей, и поклонихся предъ иконою Пречистыя.

Егда же азъ таковая словеса въ себѣ изглаголахъ, абіе приближишася ми двѣ монахини престарѣлыя и, со строгостію воззрѣвше на мя, вопросиша: «Ты кто еси, господине? И откуду воспріялъ еси толико дерзновеніе, еже такову мандилью (сиречь, мантію) на ся воздѣти, какову точію самъ святѣйшій папа и кардиналы его носятъ?» Азъ же тщахся имъ изъявити, яко азъ есмь изъ Россіи старообрядецъ, и по нашему уставу самый простой инокъ такову мандилью носитъ, но не могохъ наскорѣ довольно словесъ подыскати. Мню, яко не увѣщахъ; ибо и отшедше отъ мене, много молвяху между собою, покивающе главами своими.

Тѣмъ же временемъ, переводчикъ Геннадій сыскаше ключаря дона Марино, иже любезнѣ насъ пріятъ, извѣщенъ отъ братіи монастырскія о насъ. И поведе насъ во внутренній дворъ церковный. И примолвилъ, яко дворъ сей прежде бѣ монастырь цистерціанскій. По многихъ же лѣтѣхъ, оскудѣвшу числу иноковъ, обитель ихъ упразднися, а келліи ихъ соборному храму дароваша. И тако устроися здѣ страннопріимница для пріѣзжающихъ іереовъ и для мірскихъ паломниковъ. И рече: «Мнози бо не точію отъ области нашей, но и отъ всея Италійскія земли посѣщаютъ храмъ Преблагія Утѣшительницы. Ибо се уже близъ двухсотъ лѣтъ, яко при храмѣ семъ школа есть для священнаго чина: учатся, како бы разсуждати и цѣлити грѣховныя недуги въ таинствѣ покаянія. И сея ради вины ближніи и дальніи людіе, хотяще исповѣдатися чисто или духовное руководство имѣти, притекаютъ до насъ. И, помощію Божія Матере, воспріемлютъ цѣленіе душевныхъ недугъ, страстемъ отгнаніе и неоскудное всемилостивое утѣшеніе».

И, приведъ насъ въ страннопріимницу, даде комуждо по келліи, яже бѣ свѣтла, и чиста, и на всяку потребу житейскую обустроена. И остави каждому по ключу, еже бы мощно было входити и изходити за врата церковная, егда кому изъ насъ угодно будетъ. И зѣло дивящимся намъ таковому теплому страннолюбію. Но се, переводчикъ Геннадій покинулъ насъ, извѣстивъ, яко своя дѣла имать, а мы уже устроены есмы и прочее безъ него обойтися можемъ. И пожелахомъ ему успѣха въ путѣхъ и начинаніяхъ его.

О храмѣ святаго Іоанна Предотечи, идѣже святый Синдонъ, сиречь плащаница Христова. И тако размѣстихомъ чемоданы своя, и до указаннаго намъ часа обѣденныя трапезы не изволихомъ почивати, но абіе идохомъ во градъ – искати соборнаго храма, идѣже хранима и поклоняема есть по всему міру славимая плащаница, въ ню же облечено бысть при погребеніи Спаса нашего пресвятое тѣло. И вскорѣ достигохомъ соборнаго храма во имя святаго Предотечи и Крестителя Господня Іоанна, недалече ему сущу от Консолаты, яко четверть часа ходу. Но всея вселенныя сокровище, всечестный убрусъ, не улучихомъ видѣти, а точію копію, яже на полотнѣ напечатана. И тако поклонихомся отпечатлѣнію боговочеловѣчнаго лица Христова, и поидохомъ вспять.

Негдѣ же близъ входа церковнаго узрѣхъ иный ликъ – нѣкоего млада мужа, умерша лѣтъ за осмьдесятъ прежде насъ, а нынѣ вчиненнаго у латинянъ во святыхъ, образъ фотографическій, стоящь въ полный человѣческій ростъ, въ пиджачной парѣ и при галстукѣ, лампочками подсвѣченъ. Уроженецъ бо бяше града Турина, и сего ради особливо здѣ почитаемъ есть, яко и единъ отъ олтарей храма освященъ во имя его. И во рту его сигара (яко же сфотографированъ бяше), а вокругъ лика сіяніе. И со скорбію воззрѣхъ на таковый образъ; но что дивитися тому? Ибо латинстіи священницы мнози табакъ курятъ, грѣха никоего въ томъ не сознающе. И аще, по ихъ мудрованію, спасенію души сіе отнюдь не препятствуетъ, то чего бы имъ и на иконѣ съ папиросою не изобразити. Впрочемъ же, свѣтлаго Востока сынове, цареградцы и антиохіяне, архіереи и презвитеры, не меньше западныхъ любятъ табакомъ утѣшатися. Не судя их, сія глаголю, вѣдый апостольское слово въ посланіи еже къ Римляномъ: «Кто ты еси, судяй чужему рабу? Своему Господеви стоитъ, или падаетъ. Станетъ бо; силенъ есть Богъ возставити его».

О гостепріимствѣ италіянъ. И возвратихомся паки ко храму Консолаты, идѣже бѣ уготована трапеза для насъ усердіемъ дона Марино. Егда же взыдохомъ въ трапезную, се, четыре стола стоятъ, и ядущихъ довольно. И за ближнимъ столомъ сидятъ пять мужей священниковъ и вкушаютъ, и на нашу долю мѣста оставлены, и чистыя тарелки, и крахмальныя полотенца. И рекоша намъ: «Мы васъ не дождахомся; но сотворите молитву, яко же вамъ обычай есть, и вкушайте во славу Божію». И помолихомся особь, яко же кто хощетъ, и сѣдохомъ. И бяше трапеза исполнь благъ земныхъ: и зелія, и овощія, и сыровъ доброястныхъ, и вина краснаго и бѣлаго. Вси бо италіяне любятъ аще и простую, но добрую и свѣтлую трапезу, рады суще и сами досыта вкушати, и иныхъ угощати. И такожде любятъ похвальная словеса гостемъ глаголати и сами отъ гостей слыхати. И въ семъ дѣлѣ кинооператоръ Александръ бысть молодецъ, ибо возопи веліимъ гласомъ по-англійски: «О, Богъ мой! или се есть праздникъ нынѣ, или торжество какое, яко вы, господіе, толикими добротами земными украсисте трапезу сію, и таковую радость явисте намъ, странникомъ!» На что донъ Марино отвѣща: «Ніенте, сиречь, не о чемъ много здѣ глаголати. Сіе не праздникъ, и не торжество, но нормальное есть обхожденіе: оспиталитá, еже есть гостепріимство, еже не точію христіяномъ свойственно, но и всякому естеству человѣческому обще. Но аще торжество речеши быти, то се не будетъ ложно, ибо не каждый же день изъ Россіи іереовъ воспріемлемъ у себе». И обоихъ насъ съ іереомъ Александромъ по ряду разспросиша: гдѣ и како служитъ, и многихъ ли прихожанъ имать, и часто ли на исповѣдь приходятъ, и прочее нѣчто отъ таковыхъ. И аще не все глаголемое намъ добрѣ разумѣхомъ, обаче течаше бесѣда въ простотѣ и веселіи. И пихомъ во общее здравіе, – мы рекше: «Вива Италія!», а они отвѣщаваху: «Вива Руссія! Намъ безъ васъ худо. Безъ сибирскаго бо газу тяжко было бы намъ въ зимнее время таковый великій храмъ отопити».

Тако близъ часу сидѣвше, востахомъ. И вси священницы, помолившеся, собраша посуду свою и изнесоша посудомойкѣ. И се, возставъ отъ соседняго стола старчикъ, многими лѣтами сгорбленъ, въ пиджачкѣ смиреннемъ, ношаше со стола сосуды своя. На него же указующе, сотрапезницы наши рекоша намъ: «Сей мужъ есть архіепископъ града нашего, иже старости ради на пенсію отъиде. И живетъ въ пансіонѣ, яко единъ отъ простыхъ престарѣлыхъ іереовъ, нѣгдѣ близъ мѣста, идѣже и вы пребываете». Видѣвъ сіе, Александръ-кинооператоръ рече ми шуткою тихо: «Мнѣ въ свѣтло сіяющемъ россійскомъ православіи не случися таковаго чудесе видѣти, еже бы святитель самъ за собою со стола убиралъ. Здѣ же таковаго наглядишися, что еще въ латынскую ересь угодиши».

Послѣ же трапезы, единъ священникъ отъ ядшихъ съ нами, именемъ падре Лоренцо, рече намъ: «Хощете ли, маленько повожу васъ, да покажу нѣчто въ храмѣ нашемъ?» И отвѣщахомъ: «Сотвори, отче, милость». И поведе насъ во едину отъ галлерей боковыхъ. И се, вся стѣны отъ потолка даже и до полу увѣшаны картинами, и на каждой написано избавленіе нѣкоего человѣка отъ каковыя-либо скорби и напасти, заступленіемъ Пречистыя Богородицы. Кто отъ чего спасеся – кто отъ разбойникъ, кто отъ суда неправедна, кто отъ пожара, кто отъ воднаго потопленія, кто подъ бомбами въ войну, иніи же отъ болѣзней всяческихъ – всякъ остави на воспоминаніе будущимъ родомъ явльшуюся ему божественную милость. «Зрите, – рече падре Лоренцо, – каковъ обычай имать здѣшній народъ. Отъ многихъ бо вѣковъ храмъ нашъ исполненъ есть таковыми образы, яко уже давно и не вмѣщаетъ всѣхъ. Но обратите нынѣ лица ваша кверху».

Исторія о нѣкоемъ купцѣ. И се, подъ потолкомъ виситъ корабль деревянный, сиречь модель, метра съ полтора длиною. И съ кормы его выглядываютъ три человѣка (подобія суть, изъ дерева воображены) и руки простираютъ. И рече падре Лоренцо: «Болѣе трехсотъ лѣтъ прежде насъ бысть таковое дѣло. Нѣкій мужъ купецъ отъ града нашего, живъ нѣколикое время на островѣ Мальтѣ съ семействомъ, восхотѣ возвратитися паки во своя си. И всади жену свою съ двѣма чадома въ корабль, иже бяше пловущь во градъ Парму, надѣяся вскорѣ завершити оставшаяся дѣла, и по малѣ времени слѣдомъ плыти. И, пловущимъ имъ въ мори, внезаапу нападоша пираты изъ Туниса, и вся сущая въ корабли плѣниша. И продаша жену купца и чада его въ рабство во своей странѣ. Супругъ же ея, прибывъ во Италію вскорѣ послѣ того, увѣде, яко единъ остася осиротѣлый, а домашніи его – Бог вѣсть, то ли живы, то ли умерщвлены отъ злодѣйскихъ рукъ. Обаче надежда еще не покидаше его: и прилѣжно по вся дни къ церкви Утѣшительницы притекаше, и изливаше слезныя потоки предъ иконою Пречистыя, да явитъ ему о возлюбленнѣй супругѣ и о чадѣхъ, и милостыни многи раздаваше. И не отринула есть милосердная Мати слезъ и воздыханій его. Се бо нѣкій сарацынинъ изъ Туниса проѣзжаше Савойскую страну, торговымъ дѣломъ. И бысть ему зѣло прогорѣти на нѣкоемъ товарѣ, яко не осталося ему пѣнязей и на обратный путь. И по божественному промышленію встрѣтилъ есть купца сего туринянина, о немъ же прежде рекохомъ. Туринянинъ же ссуди ему нѣколико злата. И прирече: «Слыши, друже, какову скорбь нанесоша ми братія твоя, сарацыняне: яко все драгое мое, еже имѣхъ въ житіи семъ, отъ мене отъяша. Но яко же Христосъ Богъ нашъ велитъ любити враги своя, и зла за зло на воздаяти, но миловати, – и азъ милую тя. Да призритъ Господь на смиреніе мое, и возлюбленныхъ моихъ да не оставитъ Своею милостію ни въ сей вѣкъ, ни въ будущій». Сарацынинъ же умилися сердцемъ, и отвѣща: «Се уже возлюбихъ тя, яко брата роднаго. Яко ты не позазрилъ мнѣ, яко чужевѣрну, и единому отъ племени враговъ твоихъ, но воздалъ ми еси благая отъ щедроты милостиваго твоего сердца, то и азъ отплачу тебѣ, яко брату и другу. И, во своя пришедъ, испытаю со всѣмъ тщаніемъ о домашнихъ твоихъ. И аще живы суть, – искуплю их отъ неволи, аще ли скончашася, – извѣщу ти о нихъ всю истину». И яко обѣща, тако и сотвори. И, воротяся въ Тунисъ, увѣдалъ, яко по милости Божіей не разлучиша агаряне матере отъ чадъ, но всѣхъ продаша во едино мѣсто, единому господину. И искупи ихъ сарацынинъ отъ горькія неволи, и со многоцѣнными дарами отсла въ кораблѣ въ Савойскую страну. И бяху радостная ликованія и слезъ неудержимыя точенія по всему граду Туринскому о чудесномъ возвращеніи тѣхъ, коихъ и въ живыхъ уже не чаяли. А супруга купцова извѣстила, яко егда мужъ ея въ Туринѣ моляшеся и обѣты творяше, въ то же время и она въ чуждѣй странѣ, купно съ чадами, слезную молитву ко Пресвятой Дѣвѣ возсылаше о избавленіи своемъ.

И возда купецъ Вышнему обѣты своя, истощивъ злато многое на украшеніе храма всемилостивыя Утѣшительницы, и на больницы, и на нищія, и на темничники града Турина. В память же преславнаго чудесе повелѣ устроити образъ корабля, его же нынѣ видите, и подобія изобразити жены своея и чадъ, въ немъ пловущихъ и руцѣ простирающихъ на молитву ко Пречистѣй Богоматери. И се толико время сохраняется на воспоминаніе милости Божія и въ наученіе всѣмъ приходящимъ, от рода въ родъ.

Но, поистинѣ реку вамъ, отцы и братіе, не достанетъ ми, повѣствующу, и всей жизни моей, еже повѣдати вся чудодѣйства, яже Христосъ Богъ молитвами Своея Матере дарова вѣрнымъ людемъ, ради многочестныя и чудотворныя иконы Утѣшительницы. Сего ради по всей Италійской странѣ почитаема есть и славима, и каждый день и письма, и факсы, и по е-мейлу, и по телефону прошенія получаемъ, еже бы молитися предъ образомъ Ея честнымъ, и на семъ олтарѣ безкровную Жертву приносити о спасеніи христіянскихъ душъ».

И тако, слушающе сія душеполѣзная сказанія от падре Лоренцо, подробну сматряхомъ вся чтимая и достопамятныя мѣста церковная. И зѣло благодарихомъ за теплоту и благостыню души его.

О хожденіи въ церковь липованскую, и о праздницѣ Рожества Пресвятыя Богородицы. Но се уже наста время оставити ми спутники моя, и искати віа де принчипе Томмазо (сиречь улицу князя Ѳомы), идѣже, якоже извѣстиша мнѣ, церковь обрѣтается нашихъ русскихъ старовѣрцовъ, глаголемыхъ липованъ, иже преселишася изъ Румыніи. Ибо, по нашему календарю, бяше въ день той навечеріе праздника Пречистыя Богородицы, честнаго и славнаго Ея Рожества. И, съ Божіею помощію, достигшу ми церкве предъ самымъ началомъ малыя вечерни. И насладихся тамо божественнаго пѣнія, и чтенія, и зрѣнія на свѣтлыя иконныя лики, и всякія милости, и благодати, и красоты еже въ священномъ служеніи. По скончаніи убо всенощныя, почтенный настоятель іерей Савелій съ супругою его Фотиніею благимъ гостепріимнымъ нравомъ введоша мя въ жилище свое, и любезнѣ напиташа трапезою, и теплою бесѣдою утѣшиша, упокоивше духъ мой и бренное тѣло. Утромъ же совершеннѣ исполнихомъ торжество дне сего, еже въ божественнѣй литургіи. И по обѣдѣ благодаривъ, и распростився съ ними, возвратихся въ страннопріимницу свою, ко храму Консолаты, и мало почихъ.

О посѣщеніи юноши Гвидона и матере его, и о приключившемся тамо искушеніи. Егда же день преклонился къ вечеру, и повѣяше прохладою, изыдохъ во градъ, да посѣщу болящаго юношу Гвидона и матерь его, якоже обѣщахся имъ. Обитаху бо на улицѣ Санъ Франческо да Паола, юже ни на картѣ не могохъ сыскати, ни отъ гражданъ, вопрошая, увѣдати. И тако долго искавшу ми, ничтоже успѣхъ. Но Христосъ мой и Пречистая Богомати не остависта мя и здѣ безъ милостиваго поможенія. Стоящу ми на распутіи, и сѣтующу въ мыслѣхъ моихъ, яко темнѣетъ, и нынѣ всяко уже не найду тоя улицы, подошедши ко мнѣ нѣкая жена, рече ми: «А вы, батюшко, изъ Россіи будете? Ну, да азъ и сама вижу, яко изъ Россіи». И зѣло рада бысть, яко устрѣте соотечественника, да еще обрѣтеся родомъ изъ града Ростова, иже на Дону, идѣже и азъ первое время младенчества моего изжихъ, и донынѣ сродники имамъ. И ненасытно вѣщаше о житіи своемъ во градѣ Туринѣ, идѣже четвертый уже годъ пребываетъ, замужемъ за нѣкіимъ италіяниномъ, иже есть старѣйши ея двадцатію пятію лѣтами. И вся своя яже съ супругомъ свары, и взаимная другъ ко другу неудовольствія и роптанія, якоже со стремнины горныя потокъ, обруши на главу мою. И во еже азъ токмо слушалъ бы ея, пойде со мною искати реченныя улицы, и прилѣжно вопрошающи повсюду у иныхъ женъ, скоро доведе мя до мѣста. И здѣ, у самыхъ дверей дому, едва возмогохъ оставити ея, обѣщавши помолитися, да управитъ Бог стопы ея по волѣ Своей. Имя ей Лариса: спаси ея, Господи, ими же вѣси судьбами.

Извѣстившу ми о себѣ по домофону, и се госпожа Симонетта (тако убо есть имя матери Гвидоновѣ) откры ми дверь входную. И егда взыдохъ на четвертый этажъ въ квартиру ея, абіе вопроси мя: «Господине отче, чесо ради вы рагаццу (сиречь, барышню) вашу внизу оставили? Пусть внидетъ, не стѣсняйтеся». Видѣла бо мя въ телекамеру, бесѣдующа съ Ларисою у дверей дому своего. Азъ же покраснѣхъ отъ стыда и едва могъ объяснитися, яко она точію дорогу ми сказа, и ничесоже болѣе. Смутихся убо до зѣла, того ради, яко іереи латинстіи безбрачіемъ обязаны, но не вси возмогаютъ сіе бремя носити. И нынѣ повсюду молва идетъ о паденіяхъ поповскихъ въ блудъ, и въ газетахъ, и въ фильмахъ про сіе много глаголется. И егда кто изъ нихъ сам о себѣ изъявитъ, яко жену имать, или яко и чада прижилъ, и сего ради хощетъ служеніе оставити, то абіе народъ начинаетъ за него петиціи писати, и подписи собирати, и мнози требуютъ отъ папы, да повелитъ лучше презвитерамъ женитися, нежели разжизатися. И помыслихъ, яко сице и о мнѣ, окаяннѣмъ, синьорѣ Симонеттѣ возмнилося. Но уже впустила мя въ жилище свое.

И видѣхъ квартиру, аще и не богату, но книгами изобилующу старинныхъ изданій, и картины многи, и портреты на стѣнахъ висяща, и отсюду видно бысть, яко синьора Симонетта отъ благородныхъ предковъ и отъ честныхъ и образованныхъ родителей происхожденіе имать. Проведе убо мене въ дальнюю комнату, идѣже другъ мой Гвидо сѣдяше въ коляскѣ, и въ компьютерѣ своемъ нѣчто глядяше. Узрѣвъ же мя, абіе отключи компьютеръ и привѣтствова мя наклоненіемъ главы своея, – больше бо никакоже не умѣетъ. И начахомъ бесѣдовати, елико возможно бяше. Азъ – убогими словесы, притрудно собирая ихъ, яко безъ привычки; онъ же – отвѣщавая ми на клавишахъ. Синьора же Симонетта по-англійски аще пять или шесть словъ знаетъ, и тѣхъ чисто сказати не можетъ.

И восписа ми юноша: «Знай, друже Симеоне, яко азъ есмь аѳеистъ, коммунистъ и анималистъ (сиречь, животная всякая люблю и защищаю отъ злобы людскія). Се есть мое кредо. Нѣсть ли тебѣ грѣха съ таковымъ человѣкомъ дружбу водити?» Мнѣ же не имущу желанія спорити съ нимъ, и точію малыми словесы отвѣщахъ ему: «Чадо, никогда же не жилъ еси ты при коммунистахъ, и молчати бы тебѣ лучше. Не желаю ни коему народу ни подъ Лѣнинымъ, ни подъ Сталинымъ жити. Сохрани Боже отъ коммунизма всяку страну и всяко племя, живущее на лицы земли». Онъ же отвѣща: «Да, и азъ мню, яко русскій примѣръ неудаченъ, но кубинскій зѣло добръ. А Фидель Кастро есть мой идеалъ праведника и радѣтеля за народъ свой». И глаголахъ ему: «Отъ Фиделя убо безъ русскихъ подлодокъ и ракетъ еще въ шестьдесятъ второмъ году мокрое бы мѣсто осталося». – «Вотъ и бѣда, – рече Гвидо, – яко Совѣтскій Союзъ не выдержалъ есть военнаго соревнованія съ америкосами. Но ничего, вѣрю бо, яко пріидетъ и ихнѣй имперіи край». – «Всяко могущество земное преходитъ, – рекохъ ему азъ, – Господь же пребываетъ во вѣки».

Тѣмъ же временемъ госпожа Симонетта накрыла на столъ и рече ми: «Не угодно ли вамъ, падре, раздѣлити съ сыномъ моимъ скромную трапезу?» Азъ же просихъ ея точію нѣкое овощіе дати ми съ хлѣбомъ, и минеральныя воды мало, и ничтоже болѣе, яко день бѣ пятница. (По уставу бо и рыбу ради праздника позволено вкушати, но въ Италіи рыба вельми дорога, и ни у кого на столѣ никогда же ея не видѣхъ, развѣ точію у нашихъ липовановъ. Такъ они ея нарочито съ самыя Румыніи, съ Дунаю возятъ, дабы здѣ не покупати.) И сѣдохомъ вечеряти.

Уже скончавающимъ намъ трапезу, позвони нѣкто по домофону. И вскорѣ внидоша две дѣвицы высоки ростомъ, красны взоромъ, и веселы и вольны бесѣдою, а лѣтами, мню, яко и Гвидо, двадесять пять, или мало больши того. И госпожу Симонетту цѣловавши, привѣтствоваша убо и мене, сказавше имена своя: едина Клавдія, а другая Инноченца. И рекоша, смѣющися: «А мы Гвидоновы есмы подружки». Азъ же дивихся, ибо рече ми юноша прежде сего, яко не точію подруги, но и друга добра не имать. Синьора же Симонетта объяснила ми, яко сіи суть работницы по уходу за больными, и точію первый разъ въ домъ ея внидоша, такожде и Гвидона впервые видятъ. И обсѣдше по обѣ стороны его, яко съ малымъ дитятемъ играюще, начаша глаголати ему италіянски нѣчто ласково и весело, изъ каковыхъ словесъ азъ мало чесо разумѣхъ. Бѣдный же юноша вращаше очами сѣмо и овамо, и видимо бяше, яко взволновался есть безмѣрно. Ибо толико время сѣдяше, и никого же не обрѣташе, иже воззрѣлъ бы на него, кромѣ матере родныя. Но се, внезаапу грянулъ ему, бѣдному, громъ среди яснаго неба: двѣ красавицы невѣдомо откуду взяшася, и щебечутъ вокругъ него, аки птицы въ вишневомъ саду въ маѣ мѣсяцѣ. Вельми убо сжалихся надъ нимъ, яко отселѣ покой и сонъ потеряетъ, и мысли у него иныя не будетъ, развѣ о коей изъ нихъ. И укорихъ въ мыслѣхъ госпожу Симонетту, коликое искушеніе попустила на сына своего, но ничесоже ей не глаголахъ.

Она же рада бысть гостямъ и рече ми: «Ну, слава Богу, яко отнынѣ таковыхъ добрыхъ помощницъ имамъ, яко будутъ Гвидона моего и на коляскѣ катати, и обихаживати, и нѣчто показовати отъ веселыхъ и красныхъ міра сего; моихъ бо старческихъ силъ не довлѣетъ ктому». А дѣвицамъ о мнѣ повѣдаше, кто есмь, и откуду, и како спознахся съ нею и съ сыномъ ея. И онѣ, услышавше, яко изъ Россіи, восплескаша въ ладоши и, яко едиными усты, воскликнуша: «О, брависсимо! Вотъ же охота намъ Россію повидати! И нынѣ мы съ добрымъ другомъ нашимъ Гвидономъ поѣдемъ до Москвы, а падре радъ будетъ приняти насъ у себе. Не правда ли, Гвидоне, яко давно хощеши поглядѣти Москву?» Азъ же отвѣщахъ имъ англійскимъ языкомъ: «Добрыя дѣвицы, азъ иноческій чинъ ношу на себѣ, и живу при церкви. И у всѣхъ сосѣдовъ, и прихожанъ своихъ присно есмь на виду. И аще таковыя претти гёрлзъ въ моемъ дому будутъ хотя мало время обитати, то и мнѣ веліе душевное неудобство будетъ, а что сосѣди мои про меня скажутъ, то вы и сами разумѣти можете. Сего ради простите мя, и увольте отъ таковаго вашего посѣщенія». Онѣ же воскликнуша съ упрекомъ: «Сего ради лучше есть намъ, по-вашему, старымъ и безобразнымъ быти?» – И отвѣщахъ паки: «Слава Богу, что вы нынѣ млады, и здравы, и веселы, и тѣлесною красотою одарены, надѣю бо ся, яко и душевною. И азъ вамъ желаю всѣхъ небесныхъ и земныхъ благъ улучити. Обаче, если сама госпожа Симонетта съ Гвидономъ домъ мой посѣтити восхощутъ, то азъ не отказываю ихъ приняти. То было бы лучше, нежели васъ, дщери мои. Аще она и не вельми стара и не безобразна, однако на ню подозрѣній не будетъ». (Синьора же Симонетта видомъ имать лѣтъ близъ седмидесяте.) И на сія словеса дѣвицы возсмѣяшася, и между собою паки щебетаху. А госпожа Симонетта, слышавши, яко именемъ назвалъ ея, вопросила ихъ, что азъ такое глаголахъ, что они возвеселишася тако, и къ чему имя ея помянухъ. Онѣ же рекоша ей италіянски, якобы падре, однако, галантный такой, и хваля ихъ, глаголетъ, каковы онѣ суть белле рагацце, сиречь красавицы, и что синьора Симонетта тоже, видать, вельми добролична бяше смолоду, да и нынѣ еще ничего. И услышав азъ, содрогнухся и взмолихся Господу въ сердцы моемъ: «Боже мой милостивый, азъ хотѣхъ въ день праздника Пречистыя Матере Твоея болящаго отрока утѣшити. Почто Ты предалъ мя еси въ зубы симъ младымъ лисицамъ, во еже бы имъ посмѣшище изъ мене сотворити? Ни въ Россіи, ниже въ Италіи – нигдѣ мѣста не имамъ, еже избѣжати искушенія отъ рода сего». И ожидахъ уже конечнаго позора, яко госпожа Симонетта теперь возвѣститъ имъ, яко падре-то и вправду не промахъ, ибо и сюда нѣкая дама съ бульвара его провожала, а теперь инымъ комплименты расточаетъ. И хотѣхъ бѣжати, куда глаза глядятъ, изъ дому ея.

Обаче синьора, слышавши ихъ, рече: «Да, милыя дщери, нѣкогда была и азъ, яко же и вы, красна и весела, и умомъ не обдѣлена. И мнѣхъ, яко всѣмъ міромъ любима есмь. Не бяше ми надобно ни Бога почитати, ни родителей слушати. Теперь же несу единое бремя – печальную старость, а другое – сына больнаго, и глотаю свои одинокія слезы, и, кромѣ Господа, не имамъ инаго утѣшенія. Всѣму, видно, время свое. Спаси Христосъ падре Симеона, что онъ мольто джентильменте (сиречь, вельми благородно) не отказалъ посѣтити насъ въ скорби нашей. Но время уже позаботиться о Гвидонѣ, дабы его умыти и спать уложити, да на заврашній день чистую одѣжду ему приготовити».

И тако поклонихся имъ всѣмъ, обѣщавъ написати Гвидону изъ Россіи письмо электронное, а такожде и въ молитвахъ его не забывати, и поидохъ въ страннопріимницу, ибо уже бяше близъ единаго на десять часа. Здѣ же, нѣколико время помолившися, начахъ помышляти, како бы собратися въ дорогу и отойти ко сну не вельми поздно. Но се, услышахъ подъ древними сводами монастырскими громкія буйственныя рѣчи, и дверей хлопанье. И ощутихъ, яко гласы суть сосѣдовъ моихъ – двухъ Александровъ, іерея и кинооператора. Изшедъ же изъ келліи, видѣхъ ихъ въ возбужденномъ и вельми тепломъ духѣ, и они, узрѣвше мя, абіе воскричаша: «О, брателло Симеоне! Гдѣ ты бяше толико время!» И заключиша мя во объятія своя, охапивше яко медвѣди, зовуще съ собою, да паки пойдутъ во градъ, и нѣчто еще обрѣтутъ испити веселія ради. И насилу отговорившися отъ нихъ, остахся въ келліи моей. И яко сонъ уже отъиде отъ мене, сѣвши за столъ, написахъ италіянскимъ языкомъ, елико возмогохъ, писаніе дону Марино, благодарствуя ему и сослужителямъ его за пріютъ, и за вся благая, яже сотвориша намъ. И послѣ сего уже почихъ, во второмъ часу пополунощи.

О отшествіи моемъ во градъ Римъ. Утромъ же, въ седьмомъ часу, оставихъ страннопріимницу, и поидохъ въ церковь Утѣшительницы, яже бяше уже открыта ради людей, сходящихся къ мѣссѣ. Отдавъ убо нѣкоему отъ служителей ключи и посланіе для дона Марино, поклонихся предъ чудотворнымъ образомъ, прося Пречистую Матерь Бога и Спаса моего сохранити мя въ пути до преславнаго града градовомъ, великоименитаго Рима. И тако поидохъ въ путь свой.

На вокзалѣ, дождався поѣзда на Римъ, сѣдохъ въ вагонъ втораго класса, иже бѣ раздѣленъ на малая раздѣленія, по шести мѣстъ въ каждомъ. Бѣша же со мною попутчики – супруги, оба лѣтъ за шестьдесятъ. Италіяне убо народъ общительный и не гордый, и со всякимъ удовольствіемъ скоро знакомятся вездѣ и повсюду. Сице и супруги вскорѣ начаша со мною глаголати. И аще не все можахомъ разумѣти глаголемыхъ другъ отъ друга, обаче продолжашеся наша бесѣда мало не всю дорогу, дондеже азъ утомихся. Они же и кромѣ того непрестанно нѣчто глаголаху между собою и со иными пассажирами, коихъ посадилося по пути на полный вагонъ съ избыткомъ.

О бесѣдѣ съ господиномъ Лукою и супругою его. Начатся убо наша бесѣда сице. Егда поѣздъ отъ перрона отъиде, азъ по обычаю прекрестихъ лице свое. Тогда и сосѣди мои, зряще на мя, рекоша: «Си, э веро!» (Да, сіе правильно есть) и сами со усердіемъ перекрестишася, глаголюще: «Синьоре Жезу Кристо, Мадонна, падре Никола Милостивый и падре Піо, и вси святіи, помозите намъ!» (Падре Піо бяше капуцинскаго ордена священноинокъ, уже во времена наша. И нынѣ италіяне сего падре Піо на помощь призываютъ паче всѣхъ святыхъ, древнихъ и новыхъ, многихъ чудотвореній ради, ихъ же глаголютъ бывати по молитвамъ его. И мало не въ каждомъ домѣ, или въ лавкѣ, образъ его фотографическій узриши). И абіе вопроси мя попутчикъ мой: «Кто ты, господине, будеши – каттолико, или ортодоссо? Видимъ бо, яко отъ священнаго чина еси». – «Ортодоссо, – отвѣщахъ азъ. – Соно прете руссо, священникъ есмь россійскій». Онъ же рече: «Азъ есмь сельскій житель, Апулійскія области, именемъ Лука. А сія есть супружница моя Петронелла. Мы убо, апуліяне, святителя Николу по завѣщанію отъ прадѣдовъ нашихъ вельми почитаемъ. И сего ради случашеся ми въ Барскомъ градѣ множицею бывати. И въ церковь ортодоссу захаживать тоже доводилося. И мню, яко все у насъ съ вами одно и то же, и разницы нѣту никакой. Синьоре Жезу Кристо – одинъ, Мадонна – одна же, святіи – такожде. Падре есть, обѣдня есть, помрешь – на могилѣ крестъ поставятъ, хоть мнѣ, хоть тебѣ. Ну, а чего еще человѣку надо». – «Но есть и разница немалая», – рекохъ ему. И отвѣща: «Ну, азъ не ученый человѣкъ. Азъ попросту гляжу, и мню, яко едино».

Азъ же убояхся, не зная броду, лѣзти въ воду: сиречь, не зная добрѣ языка, глаголати о исхожденіи Святаго Духа, и о зачатіи Пречистыя Дѣвы разницу въ догматѣхъ, ибо грубыми и неискусными словесы недолго и ересь изрещи. Но глаголахъ ему, яко разный обычай имамы и литургисати, и крестити, и прочая. Синьоръ же Лука отвѣща: «А ты, падре, хощеши и италіяномъ, и русскимъ, и всѣмъ народомъ единъ обычай имѣти? Невозможное се дѣло. Вотъ тебѣ примѣръ. Мы убо въ Апуліи – простой народъ и щедрый, хитрости никаковыя не имѣемъ. Аще и небогаты, но послѣднимъ подѣлимся. А есть городъ Брешія, такъ тамо надъ каждой копѣйкой трясутся, таковы они скупы, что про ту ихъ жадность и пословицы есть. Видишь, яко одна Италія-невеличка, а и мы тутъ разный нравъ и обычай имамы. А у васъ толикая мольто гранде Россія, и тоже вездѣ небось народъ разный. И како мощно, чтобы повсюду одинъ обычай был? Посему азъ мню, яко добро, егда въ главномъ одно и то же. А обычай – онъ пусть хоть и разный будетъ, сіе дѣлу не мѣшаетъ».

Но азъ, не желая уступити, отвѣщахъ ему: «Вотъ я баттедзо (сиречь, крещаю) – погружаю съ головой; а вашъ падре только лобъ покропитъ. А погруженіе есть таинство велико, смерть и воскресеніе Господне знаменуетъ». Тогда синьоръ Лука указа рукою на бутылку воды, яже на столикѣ стояше, а посемъ – на море Тирренское, волнами о берегъ біющееся. (Ибо поѣздъ въ то время вдоль моря идяше.) И рече ми: «Зри, вотъ сія есть боттилья, а се есть море. Тутто – аква, тутто эквале, сиречь, все сіе – вода едина: хоть море, хоть бутылка – едино естество имать. Знаемо дѣло, что бутылка не сама отъ себе, но или отъ моря, или отъ рѣки, или отъ источника налита. Якоже и человѣкъ – хоть большой, хоть младенецъ – человѣкъ есть, а не ино что». И недоумѣвахъ, что отвѣщати ему, дивяся, яко италіяне упрямы бываютъ не меньше русскихъ. И паки вообразихъ на себѣ знаменіе крестное, и сложеніе перстъ показавъ ему, рекохъ: «Зри, синьоре, како отъ святыхъ отецъ предано есть креститися. А вы пятернею слѣва направо креститесь». Онъ же осклабився, и махну на мя рукою: вотъ, де, коль важную разницу нашелъ. И престахомъ глаголати о семъ.

И проѣзжающимъ намъ нѣкія холмы, а на нихъ сады съ древесами незнаемыми, вопросихъ синьору Петронеллу: «Что суть сія?» Она же отвѣщеваше: «Оливы. Неужели ты оливы не знаеши?» – И рекохъ: «Не видѣлъ ихъ никогда же, у насъ бо не растутъ онѣ». – «Что же растетъ у васъ?» – «Яблоки, да сливы, да вишни не успѣютъ поспѣть, еще кислыя, как ужъ воробьи склюютъ». – «А виноградъ растетъ?» – «И виноградъ не растетъ». – И удивися синьоръ Лука: «Да что вы піете въ Россіи, коли виноградъ у васъ не родится?» – «Все піемъ – и свое, и привозное. А наипаче водку, и самогонку, и пиво». – «Не пивалъ водки николиже, – рече синьоръ Лука, – и не понимаю, что въ ней люди находятъ. То ли дело – добраго вина стаканчикъ пропустить: и на вкусъ пріятно, и для здоровія польза». – «А изъ чего въ Россіи водку дѣлаютъ?» – вопроси госпожа Петронелла. И отвѣщахъ: «Нѣкогда изъ хлѣба дѣлали, а нынѣ спиртъ изъ нефти гонятъ, разбавляютъ водою, и се піетъ народъ». – «Мадонна міа! – восплеска руками госпожа Петронелла. – Такую ужасть пить!» – «Се еще ничего, – отвѣщахъ. – Нѣцыи убо тройной одеколонъ піютъ. А при коммунистахъ мнози и денатуратъ, и политуру піяху. Много чесо пити можно додуматься». Тогда госпожа Петронелла воззрѣ на мя болѣзненно, прижавши къ персемъ руки своя, и провѣщаше мало не со слезами: «Богъ ми свидѣтель, яко не осуждаю васъ. Бѣдные люди, въ таковомъ холодѣ живете, чего тамъ еще будешь дѣлать. Тамъ у васъ, видно, замерзнешь насмерть, если не пить». – И хотѣхъ уже отвѣщати ей, яко не отъ холода піемъ, но отъ дурости. Но помыслихъ, яко непатріотично будетъ сице глаголати, и умолчахъ.

Тѣмъ временемъ поѣздъ уже миноваше Тоскану, съ косогорами ея и каменоломнями, и идяше по области Лаціо. Глядя убо во окна вагонныя, видѣхъ повсюду густолиственныя сады и поля, съ коихъ хлѣбъ убрали, и множицею уже тракторами пашутъ, и стада овечія пасущіяся, и буйволовъ съ изогнутыми рогами, ихъ же николиже прежде видѣхъ. В городахъ же многочисленный народъ, гуляющій по случаю выходнаго дня (бяше бо суббота) и играющій кто въ футболъ, кто въ теннисъ, кто въ морѣ купается, а нѣцыи въ корабликахъ плаваютъ. И сжалихся надъ моею бѣдною Русью, идѣже въ селахъ и въ поляхъ пустыня водворися, а во градѣхъ сплошь кабакъ или домъ игорный. И веселіе въ ней таково, аки пиръ въ чумное время, или аки у воровъ предъ виселицею. Идѣже веселящихся гласъ услышишь, норовишь то мѣсто обойти подальше, чтобы добрые люди на радостяхъ тумаковъ тебѣ не надавали, яко инвалидомъ на всю жизнь останешися, – да благо, аще не вскорѣ на кладбище снесутъ. Здѣ же, въ Италіи, видать, яко народъ и дѣлу время, и потѣхѣ часъ знаетъ, да тако, что отъ веселія его сосѣду не тошно. Обаче же изъ окна поѣзда чужаго житія не разберешь; но таково человѣческое свойство, яко мнимъ тамо быти хорошо, идѣже насъ нѣту. Ибо и здѣ слышу, како сосѣдъ мой, синьоръ Лука, ворчитъ: «Раньше у насъ своя лира была, а нынѣ масоны эти, что въ правительствѣ сидятъ, евро завели. А на кую она радость намъ нужна, Европа эта единая, жили мы – не тужили и безъ нея. Разоритъ она насъ, наипаче деревню нашу по вѣтру пуститъ…»

И тако день склонился есть къ вечеру. И полъ-Италіи проѣхавше, прибыли мы, наконецъ, въ пресловущій во всемъ мірѣ, древній и неветшающій Римъ.

Похвала Риму. О, Риме, граде любезный! Что тя нареку, граде градовомъ! Аще и въ человѣцѣхъ двоихъ одинаковыхъ не обрящеши, аще и въ поле травинка, и въ снѣгахъ снѣжинка каждая свою особинку имать, то како можетъ быти подобенъ градъ иному граду? И како можетъ быти Римъ вторый, или третій? Воистину никакоже. И ты, великій и многонародный граде Москва, знай сама себя, да не плошай, а Римомъ ты сроду не была еси, и вовѣкъ не будешь.

О, Риме, радосте моя! Вѣмъ убо, яко русскіе сынове, чтуще сія неискусныя строчки, укорятъ мя, яко отступника и чужепоклонника, и ничтоже азъ не возмогу изрещи достойно, дабы повѣдати имъ доброту твою. Нѣсмь азъ поклонникъ ни службы латинскія, ни пѣнія, ни обычаевъ ихъ, и всею утробою люблю землю, въ ней же родихся и возрастохъ, идѣже свѣтъ Христовъ впервые познахъ. И вѣру люблю свою православную, и божественную службу обыкохъ съ радостію творити, якоже предаша намъ древніи отцы. Все сіе воистину тако, и не можетъ быти инако.

Но ты, Риме, яко любовь первыя юности, аще и увидѣхъ тя въ срединѣ пятаго десятка лѣтъ моихъ. Како любовь мою къ тебѣ изъявити? Ибо и языкъ мой замираетъ, и слово во внутреннихъ моихъ, яко младенецъ, трепещетъ. Увижу ли паки тебя, ластовице моя? Егда и помирати буду среди снѣжныхъ лѣсовъ отечества моего, воспомяну при послѣднѣй минутѣ зеленую траву холма Авентинскаго, и малыхъ отроковъ твоихъ, Риме, играющихъ подъ апельсиновыми древами, близъ церкве Алексѣя, человѣка Божія. И лучи заката, свѣтящія сквозь бойницы и изломы Авреліановой стѣны. И широколиственныя каштаны, склоненныя надъ струями Тибра. И мягкостелющійся плющь, одѣвающій наготу мраморныхъ колоннъ. И мостъ Понте Фаббричіо, идѣже дѣвичьи лики бѣлокаменной рѣзьбы, овѣянные тысячелѣтними вѣтрами, нѣкогда на норманнскихъ воиновъ смотрѣвшіе, и нынѣ широко раскрытыми очами взираютъ на проходящаго путника. И каждый камень твоихъ мостовыхъ, каждый цвѣтокъ въ кадкахъ твоихъ домохозяекъ, каждую веревку бѣлья, протянутую черезъ улицу де Санта Кьяра, – все сіе, умирая, благословлю и оплачу радостными слезами.

О, Риме, о, красото незабвенная и неувядаемая! Нѣтъ, други, хотите – латынникомъ браните, хотите – побѣйте, а хотите – на смерть убѣйте, но не предамъ я и не похулю возлюбленной моей, Рима моего всерадостнаго. И аще воспѣти не возмогаю, яко премудрый Соломонъ красоту Суламиты пояше, или яко соловѣй среди цвѣтущихъ яблонь соловьиху свою призываетъ, – то въ сердце свѣтлый образъ написующи, издалеча буду воздыхати, якоже безумный Донъ Кихотъ по Дульсинеѣ Тобозской.

И отъ чего тако сердцу моему приключилося? Отъ того ли, яко мало видалъ я градовъ, и земель, и красотъ? Да не бѣда, что немного. Одинъ ты, одинъ во всемъ свѣтѣ, Риме. Изъ коихъ далей пріидоша къ тебѣ верховніи ученицы Христовы – Петръ и Павелъ апостоли, и своею кровію твою землю напоивше, яко духъ нетлѣнныя радости въ грудь твою вдохнуша. И сколько въ тебѣ зла и неправды человѣками содѣяся, – изчести невозможно; а все сіе яко вода въ песокъ ушло. Свѣтъ же Христовъ всѣму миру сіяетъ, и радость Его пребываетъ во вѣки. Припади, грѣшный человѣче, къ прохладнымъ живоноснымъ струямъ евангельскихъ ученій, и всяка жажда твоя утолится, и зной грѣховный престанетъ. О, Риме свѣтлый и пресвѣтлый, не посредѣ ли твоихъ садовъ мнѣ таинство сіе, будто въ первый разъ, открылося, яко Христосъ Богъ въ человѣцѣхъ вселися, и яко не мнѣніемъ, ни привидѣніемъ, но воистину обожилъ есть немощное естество наше.

Но уже умолкаю, вѣдый, сколь косенъ разумъ мой и грубъ язык. Прости, Риме, радосте моя, что не возмогохъ о тебѣ изрещи словесе достойна. Мню, яко уже и во снѣ не узрю тя, не точію наяву. Но и въ пришествіи Господнемъ, егда стихіи растаютъ, и небеса свіются, а вся дѣла, яже на земли, сгорятъ, – и тогда на новой землѣ и въ новыхъ небесахъ, идѣже правда живетъ, тамо божественный первообразъ твоея доброты сіяти будет. Ей, аминь.

И прочая о Римѣ, и молитва о Церкви и о людехъ. Прибывшу ми въ Римъ близъ шести часовъ вечера, обшедъ привокзальныя гостинницы, обрѣтохъ комнату на едину точію нощь за 70 евро: дорого зѣло, а дѣваться некуда. И оставивши тамо пожитки своя, и подкрѣпивъ силы трапезою, поидохъ, донелѣже еще не стемнѣло, по окрестностямъ, и первое, – въ церковь Пречистыя Богородицы, нарицаемую Санта Марія Маджіоре, сиречь Великая. И поклонихся чудотворному образу Ея, о немъ же повѣдаютъ, яко святый папа Григорій Двоесловъ предъ нимъ моляшеся о спасеніи града отъ всегубительныя моровыя язвы, и съ тѣхъ поръ зовется «Салюсъ попули романи», сиречь, «Спасеніе народа римскаго». Такожде посѣтихъ и близъ сущій храмъ святыя Пракседы, основанный на мѣстѣ, идѣже доблественная сія жена погребаше мученики, ихъ же истерзанная тѣлеса изъ рукъ мучителей искупаше.

И здѣ, у мученическихъ гробовъ, воззвахъ къ душамъ святыхъ, убіенныхъ за Слово Божіе, но присно живыхъ на небеси и соцарствующихъ безсмертному Царю: «О, святіи страдальцы! За сіе ли вы кровь вашу изліясте, яко да зрите нынѣ расточенное по горамъ и дебремъ стадо Христово, соль земли обуявшую и извергаемую вонъ, на попраніе невѣрнымъ языкамъ! Се уже пріидоша языцы въ достояніе Божіе, и, видѣвше рабовъ Его унывающихъ во объяденіи, и піянствѣ, и у всѣхъ страстей грѣховныхъ въ скверномъ служеніи, готовы суть поглотити и изъясти до конца весь упитѣнный и утучнѣвшій родъ христіянскій. И страшуся, яко скоро умолкнетъ имя Христово въ европѣйскихъ земляхъ, и агарянинъ съ китаяниномъ дѣлити будутъ дѣтей нашихъ, яко добычу, на части растерзающе. Но умолите Господа, за Него же пострадасте, да даруетъ еще малое время, да оживитъ разслабленная и изсохшая сердца ко обращенію, ко обновленію духовному. Да обновится, яко орлу, юность наша, да будемъ подобны вамъ, о, молитвенники наши! о, столпы церковніи! о, вѣры забрала непобѣдимая! Да возсіяетъ и свѣтится радостію домъ Божій, еже есть Церковь святая, идѣже вселятся, по Исаіи пророка слову, единомысленніи сынове отъ востокъ, и отъ западъ, и сѣвера, и моря. Да просвѣтится свѣтъ нашъ предъ человѣки, да видяще въ насъ не словомъ, но дѣломъ и истиною исполняему волю Спаса нашего, прославятъ купно съ нами единую державу Пресвятыя Единосущныя Живоначальныя и Неразделимыя Тройцы, Отца и Сына и Святаго Духа, нынѣ и присно, и во вѣки вѣкомъ. Аминь».

Но се, стражіе церковніи начаша затворяти двери. И изшедшу ми на улицу, видѣхъ, яко до конца уже стемнѣло. Но, возвратившуся ми въ гостинницу мою, уснути не могохъ мало не до самаго утра. Ибо на улицахъ привокзальныхъ кличъ, и говоръ людскій, и музыка, и машинъ ѣзда во всю нощь не скончевается. И уже лучше есть не мучити себе понапрасну, съ боку на бокъ обращающися, очей не могущи смежити, но отъ одра возстати и преклонити колѣна, моля Спаса Христа за толикій безчисленный народъ, иже обнощь бдитъ, но не въ Божіихъ храмѣхъ, а въ питѣйныхъ заведеніихъ, и въ игорныхъ и блудныхъ домѣхъ, не поминающе ни смертнаго часа, ни Господня страшнаго втораго пришествія, во еже судити живымъ и мертвымъ. Жаль ихъ, милосердный Спасе! Открыйся имъ Духомъ Святымъ, яко Логгину сотнику и яко Павлу, яко Кипріяну волхву, яко Евдокіи, блудницѣ самарійской, и яко Маріи Египтяныни, и возведи ихъ отъ рова погибельнаго Твоею благодатію.

О дни недѣльномъ. Утромъ же въ день воскресный, по молитвѣ, поидохъ паки во градъ, ища видѣти святая мѣста, иже суть недалече отъ пристанища моего, ихъ же не посѣтихъ въ первый свой пріѣздъ. И отъ храма Санта Марія Маджіоре направихъ стопы моя внизъ до сада Траянова, и далѣе, мимо пресловущаго Колизея, – на холмъ, называемый Целій. И, наконецъ, достигохъ древнія церкве святыхъ апостолъ Іоанна и Павла.

И внидохъ внутрь храма: и се, велія тишина, и по всему зданію церковному расставлены въ сосудѣхъ букеты бѣлыхъ лилѣй, и розъ, и вѣтвей лавровыхъ, и таковому благоуханію наполняющу воздухъ, яко главу ми опьяняше. Отсюду разумѣхъ, яко вскорѣ вѣнчаніе брака хощетъ быти, ибо вѣдѣхъ уже обычай италіянскій – въ день брачный церковь лилѣями и лаврами украшати. Побывъ нѣколико время во храмѣ, идѣже удобно бяше помыслити о благоуханіи цѣломудренныя души, и о томъ, сколь гнусно злосмрадіе дѣлъ и помышленій грѣховныхъ, изыдохъ во дворъ. И видѣхъ народъ многъ, сошедшійся къ свѣтлому торжеству и ожидающій жениха съ невѣстою. И помыслихъ дождатися съ ними, яко аще иноку и нѣсть веселія на мирскомъ брацѣ, но Апостолъ о бракѣ тако рече: «Тайна сія велика есть, азъ же глаголю – во Христа и Церковь». Изъ всяческихъ, видимыхъ въ житіи семъ, ученикъ Христовъ на пользу души поучитися можетъ.

О приключившемся случаѣ на брацѣ. Воспомянухъ убо, яко егда азъ иныя браки видѣхъ въ прежній пріѣздъ сѣмо, то всюду родители чада своя привождаху, наряжающе отроковицъ малыхъ въ невѣстолѣпная одѣянія, во власы имъ цвѣты заплетающе. (Молва же есть, яко италіяне дѣтей любятъ, яко же ни единъ народъ на земли.) И тако вездѣ помногу дѣтей при вѣнчаніяхъ бываше. Всего же народу наполняшеся, яко едва храму вмѣщати. Здѣ же, аще и довольно бяше возрастнаго люду, обаче дѣтей не обрѣлося, развѣ единыя отроковицы, лѣтъ яко пяти, и единаго отрока, иже на каменнаго древняго льва возлѣзе, и вельми бысть собою доволенъ, всѣмъ заснимающимъ его на фото и на видео. И помыслихъ: почто противу обычая на сей разъ сотвориша? Но се уже къ подножію дверей церковныхъ причалила машина съ молодыми. Азъ же стояхъ во углу паперти, далече отъ иныхъ людей, и за колоннами не видѣхъ, како изъ машины изыдоша, и како ихъ встрѣчаютъ, точію слышахъ похвальныя кличи и рукоплесканія. И узрѣхъ, яко преждереченная малая отроковица, одѣтая въ длинное платіе, ей же даша въ руки корзинку съ цвѣтами, да поднесетъ невѣстѣ, вдругъ изрони корзинку изъ рукъ, и расплакася, и убѣжавши за колонну, спрятася, рыдающи безутѣшно, яко родителіе не могоша уняти ея и паки къ гостямъ вывести. И помышляхъ: что есть странное произшествіе сіе, и чесо ради нѣжный птенчикъ тако безмѣрно огорчися? Но се уже въ церкви органъ взыграше, и людіе устремишася къ дверемъ. И егда взыдоша на преддверіе женихъ съ невѣстою, тогда разумѣхъ, коея ради вины восплакася чистое дитя. Вниде бо зѣло высокая свѣтловласая дѣва, съ прямымъ и стройнымъ станомъ, яко кипарисъ, и шлейфъ платья своего, блещащійся искрами, далече за собою влечаше. А объ руку съ нею выступаше синьоръ отнюдь малаго росту и кривоногій, не менѣе шестидесяти годовъ, весь сѣдой, яко ястребъ старый, гордо и со властію носъ поднимая, и плещи своя усильно расправляя, аки бы взлетѣти хощетъ.

И тако за молодыми все народное множество взыде подъ звуки органныхъ трубъ; а отецъ отроковицы еще отираше слезы ея предъ дверьми церковными. Азъ же, опустивъ очеса долу, поидохъ въ путь свой, оплакивая исполненное суеты и лукавства житіе человѣческое.

О еѳіоплянѣхъ и о церкви ихъ. В той же день, идущу ми къ церкви святаго и верховнаго во апостолѣхъ Петра, идѣже хранимы суть честныя его вериги, достигохъ улицы, глаголемыя віа инъ Сельчи. И се на углу ея, въ нѣкій подвалъ дверь бяше отверста, и гласы пѣсненныя слышахуся. И у двери подвальныя срѣтоша мя двѣ жены муриныни, облеченныя во одѣжду бѣлу и тонку поверхъ обычныхъ платій, и помаваху ми руками, глаголюще: «Вниди, вниди, отче, сѣмо, сотвори милость!» И снидохъ по ступенемъ, и се, туфли и башмаки входящихъ у порога лежатъ, а полъ весь устланъ коврами. И егда хотѣхъ иззути обувища моя, тогда мужъ нѣкій еѳіоплянинъ абіе проворно паде къ ногамъ моимъ, не дая ми сняти, и самъ своима рукама совлече съ мене калиги, и цѣлуя руку мою, введе въ храмину со многою честію.

И видѣхъ въ подвалѣ устроену церковь еѳіопскую, со олтаремъ и со престоломъ, и завѣсою. И престолъ покровенъ багрянымъ бархатомъ и златою полупарчею, а верху его стоитъ икона Богородична, а по странамъ царскихъ дверей Михаилъ и Гавріилъ архистратизи. А въ церкви мужіе еѳіопляне сѣдяху, числомъ близъ десяти, совѣтъ нѣкій совѣщавающе. Предъ церковію же устроена клѣть, яко притворъ, и здѣ множество народа сѣдяше на стульцѣхъ: одесную мужіе, а ошуюю дѣвы и жены, младенцы своя на рукахъ держаще. И вси людіе такоже бяху оболчены въ бѣлыя тонкія полотнища, жены убо и главы покровены имуще. Стѣны побѣлены, но отъ сырости и копоти не зѣло чисты, украшены иконами, еѳіопскимъ письмомъ, вельми яркими, и лики имущими большеглазы. А слѣва отъ входа церковнаго распятіе Христово, изъ картона, на латинскій манеръ воображено, и обвито гирляндою изъ множества лампочекъ мерцающихъ. По угламъ же клѣти стояху подсвѣщники желѣзныя, яко во образъ купины, сиречь куста, на нихъ же многія свѣщи парафиновыя горяху. И на полу лежащимъ тріемъ барабанамъ великимъ изъ бычія кожи, и каждый убо барабанъ имѣяше единъ конецъ широкій, а другій поуже.

Вошедшу убо ми, вси людіе воззрѣша на мя весело блистающими очесы. И той мужъ, иже введе мя, усади мя на правой странѣ, вкупѣ со иными мужи. Самъ же вышедъ на средину, и повѣси на себѣ барабанъ на вервіи, и воспѣ велегласно, бія въ барабанъ, абіе за нимъ и вси сѣдящіи воспѣша. И вышедши дѣва едина отъ женскія страны, пріятъ и та барабанъ, и тако прямо другъ дружкѣ хождаху, біюще вельми согласно въ оба конца барабана, и гласы пѣнія перекликающеся, а весь народъ подпѣваше, плещуще руками. А еже бы изрещи тѣхъ барабановъ звука, и такта, и необычнаго согласія, для сего не мощно есть въ русскомъ языкѣ словесе сыскати. И много пѣвше, сѣдоша.

И вопроси мя преждереченный мужъ: «Откуду, отче, будеши?» – «Изъ Россіи», – рекохъ. – «Добрѣ, яко изъ Россіи. И азъ люблю Россію, аще и не бывахъ тамо. Но отъ иныхъ слышахъ, яко вѣра у насъ едина съ вами, и обычай подобенъ. И ты, буди, отче, яко дома у себе». И рече ми имя свое: Іосифъ. И вопросихъ его: «Ты кто еси, брате? Отъ мірскихъ ли, или отъ клира?» – «Нѣсмь азъ отъ клира, но простецъ. И вси мы здѣ, простіи людіе, собрахомся, да не безъ радости духовныя день Спасова Воскресенія будетъ. Аще ли презвитера нашего видѣти желаеши, – вонъ онъ, тамо сѣдитъ, съ церковными попечителями бесѣдуетъ, разсуждаютъ между собою, сколько ему причитается за службу его». И показа рукою на тыя десять мужей, собравшихся въ церкви; и бяше тамо совѣтъ многъ зѣло, исполнь взысканія. И рече: «Но сіе дело не наше: како старѣйшіи рѣшатъ, тако и буди, а намъ едино знати – Бога славити».

И вопросихъ его паки: «Рцы ми, брате, Іосифе, сіи бѣлыя полотнища на васъ повязаны коея ради вины?» И отвѣща ми: «Мы въ церковь Божію инако не входимъ, аще не въ бѣлыхъ одѣждахъ, наипаче же въ Воскресенія день. Яко же на гробѣ Господни ангели въ бѣлыхъ ризахъ блистающихъ сѣдяху, мѵроносицамъ радость возвѣщающе, тако и мы нынѣ, ангеломъ подобящеся, славимъ премногую благодать и милость Спаса нашего». – «Брате Іосифе, – рекохъ ему. – Что есть сіе собраніе: служба нѣкая, или ино что? Время послѣполуденное – мню, яко обѣдню правити поздно, а вечерню рано». – «Нѣсть се служба отъ церковныхъ послѣдованій, – отвѣща Іосифъ. – А се есть сандэй скулъ, сиречь, школа воскресная, дабы намъ, молодымъ, не въ суетныхъ упражнятися въ свѣтлый сей день, но, по апостольскому словеси, провождати его во псалмѣхъ, и пѣніихъ, и пѣснехъ духовныхъ».

О дѣвицѣ Маріамъ. И се, воста предъ всѣми дѣва, одѣяна и покровенна зѣло опрятно, и толь благородна, и чиста, и разумна лицемъ и взоромъ, что елико живущу ми, не чаяхъ обрѣсти таковыя свѣтлыя доброты, не точію въ муринѣхъ, но и въ бѣлыхъ людехъ. И очи ея блистающа не прелестію плотскою, но яко отъ Божія лица свѣтомъ. И вопросихъ Іосифа: «Кто есть сія? Не отъ царска ли корене, или отъ вельможъ?» И рече ми: «Не отъ царска, но отъ родителей честныхъ и богатыхъ, и мудростію украшенныхъ. Сія есть мірскимъ ремесломъ ассистентъ въ оспéдале (сиречь больницѣ) ди Реджина Маргерита. Здѣ же – инструкторша наша школьная, и мы ея вси почитаемъ и любимъ». И рече имя дѣвѣ: Маріамъ. Ставши убо Маріамъ посреди храмины, поученіе нѣкое къ сѣдящимъ вѣщаше. И тако глядаше любезно и весело, и яко мати къ чадомъ, каждому съ любовію бесѣдоваше. И посемъ, раздѣли вся мужи и жены на два лика, яко да поютъ премѣняющеся, другъ отъ друга воспріемлюще похвальныя Богу словеса. И сама начало положи, воспѣвши тихимъ и кроткимъ гласомъ. Людіе же усердно за нею послѣдоваху. И хождаше между обою лику, яко древле Маріамъ пророчица, сестра Моисеова, и вся поощряше къ вящьшему славословію.

О воспѣваніи Креста Господня. Первая убо отъ пѣсней бѣ умиленна, и вси, множицею восклицающе: «Абуна! Абуна!» (сиречь: «Отче, Отче»), взываху ко Отцу небесному. Другая же весела, плясовымъ напѣвомъ, яко русскія частушки. И тако вопіяху, и дланьма плескаху, въ барабаны біюще, долго зѣло. И на каждый стихъ припѣваху: «маскара!» И егда утрудишася и умолкоша, вопросихъ Іосифа: «Что есть слово сіе: «маскара»? И о чемъ веселіе таковое въ пѣсни сей?» Онъ же со учтивостію отвѣща: «Маскаръ именуется нашимъ языкомъ Крестъ, его же пѣснь прославляетъ. И подробну повѣствуетъ, яко по Воскресеніи Спасовѣ невѣрніи іюдеи подъ землею сокрыша Древо нашего спасенія, но Константинъ со Еленою, благочестивіи царіе, сіе обрѣтоша, и всей вселеннѣй яко божественное сокровище дароваша. И въ земныя концы разослаша части животворящаго Креста, да ни кая вѣрная страна благословенія не лишится. Такожде и до страны Еѳіопскія нѣкогда дойде часть живоноснаго Древа. Идѣже и доднесь всѣми поклоняема бываетъ, и лучи исцѣленій испущаетъ, и побѣды намъ, христіяномъ, на безбожныя варвары подаетъ. Сего ради великаго веселія исполнена есть пѣснь сія. Да увѣси, отче, яко по нашему календарю еще четыре дня, и Воздвиженія Крестнаго праздникъ будетъ. И мы убо, уготовляющеся ко празднественному торжеству, всю настоящую седмицу поемъ и славимъ оружіе непобѣдимое, живоносное Древо пресвятое». – «И у насъ въ Руси въ той же день Воздвиженіе Креста Господня празднуется», – рекохъ азъ Іосифу. Онъ же осклабися и рече: «По всему видимо есть, яко мы едино есмы у Христа Бога».

И паки пояху во гласѣхъ радованія и исповѣданія. Азъ же, на мѣстѣ своемъ сѣдя, не могохъ удержати слезъ. И обративъ Іосифъ ко мнѣ лице, вопроси мя: «Почто, отче, слезиши? Или кую бѣду имаши? Ибо и мы не безъ скорби живемъ во юдоли сей плачевнѣй, обаче радоватися намъ Апостолъ велитъ, а не сѣтовати». – «Прости мя, друже Іосифе, – отвѣщахъ ему. – Или нервы у мене не въ порядкѣ, или отъ множества грѣховъ моихъ не приходитъ ми на сердце инаго, развѣ точію плакати». Онъ же паки отвѣща: «Да плачутся во вѣки окаянніи еретицы, купно со идолопоклонники и съ жестоковыйными іюдеи. Мы же есмы истинный Израиль, Свѣта и Воскресенія сынове. Сего ради ликуемъ и, яко Давыдъ предъ кивотомъ, скачуще играемъ. И ты, аще не вельми спѣшиши, не уходи, но вкуси съ нами пищи, и послѣ трапезы канто беллиссимо услышиши. И всякую житейскую печаль забудеши, за премножество радости духовныя».

О трапезѣ на улицѣ, и что во время ея приключися. Се, пріиде время еѳіопляномъ обѣдати. И подошедъ ко мнѣ мужъ коренастъ, круглолицъ и браду имущь зѣло обстрижену, въ сертукѣ длинноватомъ, яко до колѣну, и пригласи мя: «Желаеши ли, отче, ясти съ нами, еже Богъ посла?» Азъ же мняхъ его быти единаго отъ попечителей храма, и отвѣщахъ: «Благодарствую за духовную радость, ею же вы душу мою напитасте. Тѣломъ же нѣсмь гладенъ. Но аще чашку чаю наліете и укрухъ хлѣба дадите, то буду признателенъ за вашу любовь». И изнесоша стульцы на улицу, и поставиша тамо подносы, на нихъ же разложиша инджеру, сиречь тонкія блины преснаго тѣста, и на нихъ наліяша подливы мясныя съ пряностями. И вси людіе ядоша: немнози, кто попочетнѣе, на стульцѣхъ, а большею частію или просто стояще, или на корточкахъ сѣдяще. И положихъ три поклона на востокъ, втайнѣ творя молитву Ісусову. И мужъ въ сертукѣ посади мя съ собою рядомъ на стулѣ, и повелѣ, да принесутъ ми чашку чаю и сдобнаго хлѣба укрухъ. (Чай же еѳіопски именуется «шай», съ нашимъ русскимъ словомъ сходно.) Сами убо піяху пепси-колу, а вина не бяше отнюдь. И рече ми: «Азъ есмь реверендъ (сиречь преподобный) Бантаія, презвитеръ здѣшній». И вопросихъ его: «Во чье имя освящена есть церковь ваша?» – «Или не видиши образъ Матере Господни на престолѣ стоящь? – глагола презвѵтеръ. – Въ Ея же имя и церковь имамы». И рекохъ ему: «Се вы живете въ Римскомъ градѣ, идѣже апостоли Петръ и Павелъ Христово стадо пасяху, здѣ же и пострадаша. А образа ихъ нѣсть у васъ. Аще хотите, могу вамъ образъ таковый въ Россіи заказати и дарствовати». И рече ми: «Не трудися. Что есть намъ до римляновъ? Знаешь ли великій стольный градъ Аддисъ-Абебу? Тамо въ соборѣ патріаршемъ по обою страну олтаря написана суть воображенія верховныхъ апостолъ. Мы же, маліи, не ищемъ царствующему граду подражати, намъ довольно и того, еже имамы. Виждь иконы сихъ архангеловъ, яже нашъ діяконъ написа. Итъ изъ трули фэнтэстикъ, воистину мастерски, мню азъ». И разумѣхъ, яко не по нраву презвитеру бысть слово мое. «Йесъ, – отвѣщахъ ему. – И азъ мню, яко добры зѣло иконы діяконовы. Таковыхъ и въ Москвѣ не сыщеши. Прости мя, честный отче».

Тѣмъ временемъ, мужъ нѣкій италіянинъ восхотѣ проѣхати на машинѣ къ дому своему, и обрѣте толпу еѳіоповъ, сѣдящихъ и стоящихъ посредѣ улицы. И начатъ вельми сигналити клаксономъ, и тщашеся отогнати ихъ съ пути своего. Но еѳіопляне, не точію мужіе, но и жены, ни мало небрежаху о немъ, и стояху предъ машиною, аки не видяще и не слышаще: овы ядуще, а иныя младенцы своя кормяще, или бесѣдующе другъ ко другу. Онъ же моторомъ ревяше на ня, и сигналяше тако, яко и окрестніи жители, и чужестранніи туристы отовсюду снидошася видѣти, что сіе будетъ. И рекохъ презвитеру: «Зри, отче, итъ уиллъ би э проблемъ. Отвести бы тебѣ народъ съ дороги. Какъ бы полицію не вызвалъ мужъ сей, ибо зѣло оскорбленъ есть». Преподобный же Бантаія и ухомъ не веде, яко не слыша. Италіянинъ же, много пружався, и бранився, и рукама грозя, ничесо же успѣ. И веліимъ гласомъ воскричавъ: «О, дрянныя черныя кошки!», умчася со гнѣвомъ. И воздохнухъ азъ, помышляя, елики суть народы и племена на земли, за нихъ же Спаситель міра кровь Свою излія, и коль многи почитати и славити Бога желаютъ, а смиренія и любви другъ ко другу зѣло мало ищутъ. Но не дерзнухъ ничесоже рещи презвитеру, помышляя, яко паки неугодно ему будетъ.

Паки о прославленіи Божіемъ, еже по образу пророка Давыда. Послѣ же трапезы паки снидошася въ церковь и, мало посидѣвше на стульцѣхъ, приступиша къ конечному прославленію. И сташа двѣма рядами, другъ напротивъ друга, вмѣстѣ мужіе и жены. И каждый вземъ на лѣвое плечо деревянный жезлъ, с латуннымъ наконечникомъ двурогимъ, въ десныя руки пріяша медныя погремушки со звонцами. И вопросихъ юношу, иже близъ мене сѣдяше: «Что суть сія?» Онъ же отвѣща: «Зриши ли, отче, кресты?» И показа ми жезлъ единъ. И се, на наконечникѣ три креста выбиты. – «Сей жезлъ являетъ образъ крестный, имъ же изображаемъ, яко Христу Богу нашему послѣдуемъ, по евангельскому словеси: «Аще кто не возьметъ крестъ свой на себе, и вослѣдъ Мене грядетъ, нѣсть Мене достоинъ». А се есть вещь, нарицаемая нашимъ языкомъ сенасиль, во образъ древнихъ кимваловъ – по словеси царя нашего и пророка Давыда, яко же во псалмѣ сто пятидесятомъ пишетъ: «Хвалите Его въ кимвалѣхъ доброгласныхъ, хвалите Его въ кимвалѣхъ восклицанія». И показа ми сенасиль: на ручкѣ яко рамка мѣдяна, а въ рамкѣ протянуты двѣ проволоки, на единой пять звонцовъ желѣзныхъ, а на другой два. «Зри, отче, какова здѣ разумѣются таинства велика. Сія рамка и проволоки поперечныя – образъ есть лѣствицы, юже видѣ въ видѣніи праотецъ нашъ Іяковъ: «и се, ангели Божіи восхождаху и низхождаху по ней, Господь же утвержашеся на ней». А чесо ради двѣ ступени у лѣствицы, то и самъ разумѣти можеши: два Завѣта суть – Ветхій и Новый. А седмь звонцовъ желѣзныхъ – по числу таинствъ церковныхъ. А что на нижнѣй поперечинѣ два звонца, – являетъ двѣ скрижали Моѵсеовы, ихъ же на Синайстѣй горѣ отъ руки Божія пріятъ. А на верхнѣй – пять, еже знаменуетъ пять церквей: Еѳіопію, и Египетъ, и Сирію, и Аравію, и Индію».

И се, паки ста предобрая Маріамъ посредѣ двою лику, и пріятъ на ся барабанъ на перевязи. И умиленнѣ пояше едина, по обычаю своему, кроткимъ гласомъ, и никто ни звука не издаяше, и нимало не шевеляхуся. И потомъ начаша подпѣвати, и все болѣе, и громче. И повелѣ имъ звонити въ сенасиль, и вси согласно, яко во единъ взмахъ, полегку потрясаху сенасилями. И качахуся изъ стороны въ сторону, жезлами помавающе, и нѣколико время пояху, сице качающеся и тихо въ сенасиль звеняще. Маріамъ же удари дланію въ барабанъ и пойде между ликома, поющи, яко жаворонокъ въ небеси. И бяху вся движенія ея смиренна зѣло и цѣломудренна, и ничесоже бяше отъ любоплотнаго веселія міра сего, но просвѣщашеся лице ея радостію неизглаголанною, яко лице ангела, зряща ко престолу Славы.

И абіе вси купно составиша единъ хороводъ, и поидоша по кругу, уже не звѣняще, но яко громъ творяще, и подъемлюще жезлы надъ главами своими, яко нѣкая бранная оружія, и тако горячо пѣсненно взываху, яко зрѣти и слышати бяше пречудно. Трепетъ объемляше душу мою и тѣло, и не возмогохъ на мѣстѣ сѣдѣти, но стахъ, втайнѣ творя молитву Ісусову и зазирая недостоинству своему. И рекохъ въ себѣ: «О, Боже мой, прости люди сія, ибо не вѣдятъ, яко по неразумію предковъ своихъ отъ соборныя и апостольскія Церкве отпадоша, не пріемше собора вселенскаго четвертаго, иже въ Халкидонѣ. Ужели ни во что вмѣнитъ благость Твоя вѣру ихъ и пламень сердецъ, имъ же горятъ къ Тебѣ, аще и не разумѣютъ чего, аще ли въ чемъ и погрѣшаютъ предъ Тобою, яко же и вси мы, человѣцы?»

Егда же престаша отъ пѣнія и круженія и, положивше жезлы и сенасиль, сѣдоша, потъ лицъ своихъ утирающе, вопросихъ паки того юношу: «Скажи ми, сыне, о чемъ вы нынѣ поясте?» – И рече: «Давыдовы пѣсни воспѣвахомъ: «Кто Богъ велій, яко Богъ нашъ: Ты еси Богъ творяй чудеса», и отъ прочихъ псалмовъ стихословяще. И наипаче хвалихомъ Бога, яко Церковь святую на земли во вѣки утвердилъ есть, въ ней же всяко освященіе, и правда, и благодать, и жизнь вѣчная. И яково есть неизмѣрное, паче міра всего дражайшее богатство: знати единую спасительную вѣру христіянскую, и крещеніе святое имѣти, и печать Святаго Духа носити на себѣ, и Тѣлу божественному и Крови причащатися, присно благодаряще и величающе Христа Бога нашего, и честнѣйшую всѣхъ ангелъ и архангелъ Царицу и Заступницу, Пречистую Матерь-Богородицу Маріамъ». И, бояся презвитера Бантаію, сѣдяща неподалече, да не раздражу его на гнѣвъ, вопросихъ юношу на ухо: «Како убо вы вѣруете? Исповѣдуете ли, яко Христосъ Спасъ нашъ истинный Богъ есть и человѣкъ совершенный?» И рече ми: «Да аще убо инако христіянамъ вѣровати мощно? Поистинѣ, Богъ есть и человѣкъ».

Слышавъ сіе, поклонихся презвитеру и людемъ на четыре стороны, поблагодарихъ за вся, яже видѣхъ и слышахъ, и за угощеніе, и поидохъ ко дверемъ. И се, паки давешній Іосифъ устремися вослѣдъ мене и, преклонься, надѣлъ калиги на нозѣ мои, не дая ми нимало коснутися ихъ. И любезнѣ проводи мя до послѣднія ступени лѣстницы подвальныя. На улицѣ же видѣхъ нѣкія италіяны, гнѣвно рекуща ми словеса, ихъ же не могохъ разумѣти. И не смѣяхъ имъ ничесоже отвѣщати, ибо еще трепетъ мя содержаше, и плачь сердечный, точію рукою помавахъ, яко не вѣмъ ничтоже, о ихъ же мя вопрошаете. Ибо мню, яко непщеваху мя быти или епископа еѳіопскаго, или инаго кого отъ старѣйшинъ ихъ. И вослѣдъ ми кричаху, доколѣ видѣти можаху.

И поидохъ къ церкви святаго Петра апостола, поклонитися веригамъ его честнымъ, и молити его о поможеніи рабу Божію болящему Кириллу и имущей во чревѣ рабѣ Божіей Еленѣ, от нихъ же того дня получихъ изъ Россіи на свой телефонъ просьбы, и о всѣхъ людехъ иже на земли, ищущихъ спастися благодатію Христовою. Ему же слава въ безконѣчныя вѣки вѣкомъ. Аминь.

Заключеніе глаголемымъ въ книзѣ сей, избрано отъ Пѣсни Пѣсней Соломонихъ. Здѣ убо хощу престати, и не повѣствовати уже прочее о видѣнныхъ въ той день храмѣхъ, и святыняхъ, и о людехъ, съ кѣмъ бесѣдовати пришлося, и о возвращеніи своемъ, – но вся сія молчанію предамъ, благодаря Бога за милость Его, яже ни на едино мгновеніе насъ не оставляетъ.

Но въ часъ сей, воспомянувъ пѣніе черныя дѣвы Маріамъ, божественныя любве исполненное, приведохъ себѣ на память иныя пѣсненныя глаголы, яже въ богомудрыхъ книгахъ Соломона царя:

«Черна есмь азъ и добра, дщери Іеросалимскія, яко села Кидарска, и яко завѣсы Соломони. Не зрите мене, яко азъ есмь очернена, яко опали мя солнце: сынове матере моея сваряхуся о мнѣ, положиша мя стража въ виноградѣхъ: винограда моего азъ не сохранихъ. Возвѣсти ми, Его же возлюби душа моя! гдѣ пасеши, и гдѣ опочиваеши въ полудне?..» (Пѣсн 1, 4-6).

О комъ убо Святый Духъ яко отъ устъ Суламиты, невѣсты царевы, изрече?

Сія, мню, есть Церковь, возлюбленная невѣста Жениха небеснаго. Поистину черна есть отъ злобы человѣческія, и опалена смертоноснымъ зноемъ отъ напастей и соблазнъ лукаваго, и расхищенъ имать виноградникъ свой, еже есть цѣлость вѣры и любве, и плодоносіе божественныхъ дѣяній, и оскорблена зѣло, и обезчещена. Но и во обезчещеніи своемъ, и во очерненіи твердитъ: «добра есмь». Чемъ добра еси, бѣдная? Не тако ли добра еси, яко жена упившися виномъ, и падши въ грязь на улицахъ, и ни единъ беззаконникъ мимо тебе не пройде, но всякъ наругався, елико умѣяше, и послѣднее платіе съ тебе содрати, и послѣднюю копѣйку твою взяти не устыдѣся. Чемъ же ты еще добра еси? – «Сего ради добра есмь, – отвѣщаетъ Церковь, – яко Женихъ мой, Братъ мой, Пастырь мой, иже красенъ добротою паче всѣхъ сыновъ человѣческихъ, единою избра мя въ невѣсту Себѣ, и доселѣ мя любитъ, и никого же тако. Ради мене бо небо и землю сотвори, ради мене на Крестъ вознесеся, и даже до ада сниде искій, да ни единъ отъ чадъ моихъ не погибнетъ. Любовію Его добра есмь, красотою Его, благостынею Его. Ни на кого же не промѣняетъ мя, но чаю, яко пришедъ въ часъ, въ онь же не мните, измыетъ мя отъ скверны мірскія, и въ лучшую одѣжду облечетъ мя, и вѣнецъ царскій возложитъ на главу мою».

Но слышимъ далѣе, что паки глаголетъ:

«Азъ сплю, и сердце мое бдитъ; гласъ Брата моего ударяетъ въ двери: «Отверзи ми, сестро моя, ближняя моя, голубице моя, совершенная моя, яко глава Моя наполнися росы, и власы Мои окропишася нощію». – «Совлекохся ризы моея, и како облекуся въ ню? Умыхъ нозѣ мои, и како оскверню ихъ?» Братъ мой посла руку свою сквозѣ скважню, и чрево мое вострепета отъ Него. Востахъ азъ отверзсти Брату моему: руцѣ мои искапаша смѵрну, персты мои смѵрны полны на рукахъ заключенія. Отверзохъ азъ Брату моему: и Братъ мой прейде. Душа моя изыде въ слово Его: взыскахъ Его, и не обрѣтохъ Его: звахъ Его, и не послуша мене. Обрѣтоша мя стражеве, обходящіи градъ: биша мя и язвиша мя: взяша верхнюю ризу отъ мене стражіе стѣнніи. Закляхъ вы, дщери Іеросалимскія, въ силахъ и крѣпостехъ сельныхъ: аще обрящете Брата моего, возвѣстите Ему, яко уязвлена любовію азъ есмь» (Пѣсн, 5, 2-8).

О, невѣсто! Или уснула еси съ нерадивыми и неразумными дѣвами, и не увѣдала еси, яко свѣтильникъ твой угасе? Но не до конца ты уснула: пастыріе твои, старѣйшины твои спаху, сердце же твое не почиваше, еже есть – святыхъ чистая сердца, въ нихъ же Духъ Божій не воздремлетъ, ни уснетъ. Егда убо тьма покры землю, и Женихъ твой пріиде посѣтити тя, озябшій отъ студени нощныя, – не поспѣшила еси востати. Ногъ ли умытыхъ не восхотѣла еси бреніемъ осквернити? Но не Его ли благостію омылася еси во святомъ крещеніи! Руцѣ ли имаши исполнь масти благовонныя? Но не Его ли ты Духомъ помазася! И како смѣла еси укоснѣти? Како возлюбиша покой, и честь, и славу приставницы твои? Сего ради, оставивъ тя, отъиде Женихъ. Не до конца остави, ни во вѣки отрину, не пресѣче любовь Свою къ тебѣ. Но попустилъ есть до времене терзати ризу твою, и плоть твою уязвляти сквернодѣямъ и раздрателямъ. Дондеже услышитъ гласъ покаянія твоего, дондеже ты въ преизбыткѣ страданій, и во оскверненіи, и въ растерзаніи ризъ твоихъ воззовеши: «Аще обрящете Брата моего, возвѣстите Ему, яко уязвлена любовію азъ есмь».

«Гортань Его сладость, и весь желаніе – Сей Братъ мой, и Сей Ближній мой, дщери Іеросалимли!» – «Гдѣ отъиде Братъ твой, добрая въ женахъ? Камо призрѣ Братъ твой? И взыщемъ Его съ тобою» (Пѣсн, 5, 16-17).

Взыщемъ, христолюбцы, Брата нашего и Ближняго нашего, Его же именемъ именуемся. Взыщемъ съ Матерью нашею, въ слезахъ и въ скорби ищущею Жениха своего. Утѣшимъ ея, наготу ея прикроемъ и язвы омыемъ. В лицѣ каждаго изъ братьевъ нашихъ, ближнихъ нашихъ взыщемъ Его, – въ Россіи, въ Италіи, въ Еѳіопіи, во всякой странѣ, и во всякомъ народѣ иже подъ небесемъ. На всѣхъ бо насъ образъ Его отображенъ; насъ бо ради, человѣковъ, и нашего ради спасенія воплотися, и пострада, и воскресе, и во вся земныя концы лучи Своего благовѣстія посылаетъ. И аще тако воля Его, яко хощетъ всѣмъ спастися, и въ разумъ истинный пріити, то кто есть завистливъ, и чье око лукаво есть?

Но зри: сія, яже нынѣ столь унижена, и очернена, и оставлена, – какова явится во славѣ Жениха небеснаго, въ день возвращенія Его:

«Кто сія, проницающая яко утро, избранна яко солнце, во ужастѣхъ, яко (воины) вчиненны? (…) Кто сія, восходящая, яко убѣлена, и утвержаема о Братѣ своемъ?» (Пѣсн, 6, 9; 8, 5).

И се, радующися о Возлюбленнѣмъ, глаголетъ:

«Положи мя, яко печать на сердцы Твоемъ, яко печать на мышцѣ Твоей; зане крѣпка яко смерть любовь, жестока яко адъ ревность. Крила ея яко огнь пламене, угліе огненно – пламы ея. Вода многа не можетъ угасити любве, и рѣки не потопятъ ея» (Пѣсн, 8, 6-7).

О, расточенная по міру всѣму, среди странъ и языкъ, чада церковная, чада Христова любимая, – слышаще словеса сія, научитеся, яко ни кое беззаконіе человѣческое, ни кія прельщенія и злобы вражія не возмогутъ угасити Того любве, Иже возлюбилъ есть васъ даже до смерти крестныя. И яко во вѣки не забудетъ возлюбленную Свою невѣсту, тако и васъ, младенцевъ ея, не предастъ. И Самъ спѣшитъ на избавленіе, яко елень, прескача горы и холмы стропотства людскаго. Пріидетъ убо, и не закоснитъ. И возрадуется сердце ваше, и радости вашея никто же возьметъ отъ васъ. Присно вы пребудете, яко печатію, Духомъ Святымъ запечатлѣни, близъ сердца Жениха небеснаго. Уже бо приближается день Славы Его.

Гряди скоро, гряди, Женише, «бѣжи, Брате мой, и уподобися сернѣ, или юнцемъ еленей, на горахъ ароматскихъ!» (Пѣсн, 8, 14).

 

 

---

СЛОВАРЬ

 

Абіе – тотчас.

Архитриклинъ – распорядитель стола.

Аще – если. В вопросе: неужели?

Бреніе – земля, грязь.

Бѣ – был, была, было.

Бяху – были.

Бяше – был, была, было.

Вервіе – веревки, канаты, перевязи.

Вертоградъ – сад.

Взысканіе – выяснение, поиск, разбирательство.

Вина – причина.

Внити – войти.

Во еже – для того, чтобы.

Вообразити – изобразить.

Восписовати – 1) делать надпись на память, 2) писать к старшим, высшим.

Вчиненный (о воинах) – построенный в боевом порядке.

Вящьшій – больший, лучший.

Гортань – горло. «Гортань его сладость» – голос его сладок.

Держава – власть, владычество.

Длань – ладонь; переносно – рука вообще.

Доброта – красота.

Доднесь – до сего дня.

Дондеже = донелѣже – до тех пор, как.

Егда – когда.

Еже – 1) что; 2) которое.

Ектенія – совместная молитва священства и народа, состоящая из ряда прошений.

Елень – олень.

Елико – сколько.

Жестоковыйный – буквально: имеющий жесткую шею, т. е. непокорный, упрямый.

Зане – потому что.

Идѣже – где.

Иже – 1) тот, кто; 2) то, что; 3) те, кто; 4) который; 5) которые.

Исполнь – полный.

Истощати – здесь: тратить.

Калиги – башмаки, дорожные сапоги, ботинки.

Кая – какая. Кую – какую.

Кивотъ – ковчег (Завета).

Кличъ – шум голосов, крик.

Ктому – больше (в выражениях, вроде: «больше не могу»).

Куколь (кукуль) – шапочка, колпак, капюшон.

Лѣствица – лестница.

Ликъ – хор.

Ми – мне.

Многій – великий.

Моровая язва – смертоносная эпидемия.

Мощно – возможно.

Муринъ – негр, темнокожий; муриныня – негритянка.

Навечеріе – канун.

Непщевати – считать (кого-либо кем-либо); воображать себе что-либо.

Обаче – однако.

В онь же – в который.

Одесную – справа.

Ошуюю – слева.

Охапити – обхватить, обнять.

Паки – снова, опять.

Паремія – буквально: притча. В церковной терминологии – чтение из Ветхого Завета.

Подклѣтъ – цокольный этаж.

Помавати – махать (рукой).

Помалѣ – вскоре.

Пресловущій – широко известный.

Присно – вечно, навсегда.

Приставникъ – ответственное лицо.

Проскинитарій – название сочинения Арсения Суханова, русского путешественника в Святую Землю в середине ХVΙΙ века, от греческого проскинитис – совершающий поклонение.

Проскомидія – подготовительная часть литургии.

Пружатися – сильно напрягаться.

Разжизатися – разжигаться, распаляться (в данном случае – блудным желанием).

Рекосте – вы сказали.

Рцы – скажи.

Село – поле.

Сице – так, таким образом.

Сицевый – такой.

Сѣмо и овамо – туда и сюда.

Смѵрна – благовонная смола некоторых пород деревьев; также: приготовленные на ее основе парфюмерные составы.

Совлещися – раздеться.

Срѣтати – встречать.

Страннопріимница – гостиница, особенно – как благотворительное учреждение.

Стропотство – непокорство.

Студень – холод.

Токмо – только.

Толикій – настолько большой.

Толико – столько.

Точію – только.

Убо – слово, выражающее связь с прежде сказанным: итак; же.

Увѣси – узнаешь. Да увѣси – узнай.

Удобно – уместно.

Укоснѣти – помедлить; задержаться.

Укрухъ – кусок (хлеба).

Уязвити – ранить.

Чаяти – ожидать с надеждой.

Чесо ради – зачем; по какой причине.

Юнец – обычно: молодой бык. Юнец еленей – молодой олень.

Яже – 1) та, что; которая; 2) те, что; которые (в женском и среднем роде).

Яко – 1)как, 2)что, 3)так что.

Яковъ – каков.

Яко да – чтобы.

Яковитская ересь – одна из форм монофизитства, учения о единой природе воплотившегося Сына Божия. Отвергая монофизитство как ересь, Четвертый (Халкидонский) вселенский собор утвердил догмат о том, что в лице воплотившегося Сына Божия Исуса Христа «нераздельно и неслитно», в полноте и совершенстве навсегда сохраняются две природы – божественная и человеческая. Коптская и Эфиопская церкви, упоминаемые в этой книге, исповедуют монофизитство.

 

---

 

Написася сіе Хоженіе во Италійскую страну грѣшнаго чернеца Симеонища
въ лѣто отъ Адама 7516-е, мѣсяца октября въ двадесять осьмый день.
Слава Святѣй, Единосущнѣй, Животворящѣй и Неразделимѣй Тройцѣ,
нынѣ и присно, и во вѣки вѣкомъ.
Аминь.

 

 

Новости | О нас | Фильмы и фотографии | Статьи | Молитвы | История

rus | eng