«Рожество Твое, Христе Боже Наш…»

Тропарь празднику Рождества Христова, его библейская основа, богословское и историческое содержание

Священноинок Симеон

Тропарь. Глас 4. Рожество Твое, Христе Боже наш, воссия мирови свет разумныи, в нем бо иже звездам служащии, звездою поучахуся, Тебе кланятися, Солнцу праведному, и Тебе ведети свыше Восток. Господи, слава Тебе.

Рождение Твое, Христе Боже наш, воссияло миру светом разумения: ибо в нем служители звезд от звезды научились поклоняться Тебе – Солнцу правды, и знать Тебя, (пришедший) свыше Восток. Господи, слава Тебе!

Праздник Рождества Христова вошел в общецерковный календарь постепенно. Христианские писатели до 4 века о нем не упоминают вовсе. Вероятно, не раньше третьего века Церковь учредила праздник Богоявления (6 января), в который вспоминалось как плотское рождение Христа в Вифлееме, так и Его крещение от Иоанна в Иордане. Относительно же дня Рождества Христова в ту пору не было полной определенности. По словам Климента Александрийского (3 в.), одни относили его к 20-му мая, другие – к 6-му или 10-му января. На мраморной статуе священномученика Ипполита Римского вырезана еще одна предполагаемая дата Рождества – 25 марта. Скорее всего, выбор даты определялся не историческими свидетельствами, а предположением, что Господь находился на земле полное число лет. А поскольку днем Его страдания по преданию с древнейших времен считалось 25 марта, то и рождение некоторые богословы относили к тому же дню. Этот же день считался и днем начала сотворения мира. Другие авторы, как, например, Тертуллиан, отсчитывали пребывание Христа на земле с Его зачатия. Исходя из этого, день Рождества определялся путем отсчета от 25 марта девяти месяцев и приходился на 25-е декабря.

Не позже середины 4 века, согласно сохранившимся свидетельствам, обычай особо праздновать Рождество Христово в 25-й день декабря уже утвердился в Римской церкви. Наверное, неслучайно император Юлиан Отступник во время своей кампании против христианства именно в этот день с особенным торжеством совершал в Риме языческое празднество «Непобедимого Солнца»: этой мерой он надеялся отвлечь простой народ от участия в рождественских молитвенных собраниях христиан. Но получилось обратное его замыслу. После смерти Юлиана (363 г.) римский праздник Рождества Христова получил известность по всему христианскому миру и был заимствован восточными поместными церквами.

Напомним, что в истории Церкви то было время острой борьбы не только с язычеством, но и с арианской ересью. Сама идея праздника Рождества Христова хорошо отвечала учению Никейского собора о единосущии и равенстве предвечного Сына предвечно сущему Отцу. Одна из первых дошедших до нас проповедей, посвященных этому празднику, принадлежит св. Григорию Богослову. Умаление, смирение Небесного Царя, явившего себя миру в убогом вертепе, в лице слабого младенца, побуждает святителя с большой энергией прославлять спасение во Христе как чудо, превосходящее всякий разум, опрокидывающее все земные представления:

«…Бесплотный воплощается, Слово отвердевает, Невидимый становится видимым. Сын Божий делается сыном; Исус Христос вчера и днесь, Той же и во веки (Евр., 13, 8).

Пусть иудеи соблазняются, эллины смеются, еретики притупляют язык! Тогда они уверуют, когда увидят Его восходящим на небо; если же не тогда, то непременно, когда узрят Его грядущего с неба и восседшего судить. Но это будет после; а ныне – праздник Богоявления, или Рождества; ибо так и иначе называется день сей, и два наименования даются одному торжеству; потому что Бог явился человекам чрез рождение. Он – Бог, как Сущий и Присносущный от Присносущного, превысший причины и слова (потому что нет слова, которое было бы выше Слова); и Он является нас ради, родившись в последние (времена), чтобы Тот, Кто даровал бытие, – даровал и благобытие. Лучше же сказать – чтобы мы, ниспадшие из благобытия чрез грех, снова возвращены были в него чрез воплощение. (…) Таково наше торжество; это мы празднуем ныне – пришествие Бога к человекам, чтобы нам преселиться, или, точнее сказать, возвратиться к Богу, да, отложив ветхого человека, облечемся в нового (Еф., 4, 22, 23), и как умерли в Адаме, так будем жить во Христе (1 Кор., 15, 22), со Христом раждаемые, распинаемые, спогребаемые и совосстающие…»

Как мы видим из слов святителя Григория, праздник Рождества в это время еще удерживал за собою и имя «Богоявления». Это кажется совершенно логичным в контексте противостояния арианству и другим ересям, отрицавшим предвечную божественность воплотившегося Сына. (Праздник Крещения Господня, который совершался тогда уже отдельно от Рождества, называли «Просвещением» или праздником «святых светов».)

Древнейшие сохранившиеся церковные песнопения на Рождество Христово составлены современником Григория – прп. Ефремом Сирином (4 в.). Как каппадокийский святитель-богослов, так и этот выдающийся поэт и учитель Сирийской церкви, созерцая таинство явления на земле Бога-Слова, восхищается благостью и мудростью Божьего промысла. Нанизывая один за другим десятки стихов, как яркие самоцветы в ожерелье, Ефрем не устает разнообразно воспевать Христа как Освободителя, искупившего и одарившего нас Своим божественным богатством, как мудрого Отца, снисходящего к непослушному нраву неразумных детей, как воплощенную совершенную Любовь, которая жертвует Собою ради спасения любимых. (Перевод, к сожалению, бессилен передать четкий и жесткий ритм, насыщенность созвучиями, которые делают стихи Ефрема легко запоминающимися и придают им редкую силу эмоционального воздействия на слушателя ¹.)

«…В этот день Господь наш обменил славу Свою на уничижение, как смиренный. Поскольку Адам, совратившись, променял истину на ложь, то Благой, умилосердившись, оправдал и восставил совратившихся.

Да оставит теперь всякий леность свою, ибо Божественное величие не поленилось ради нас пребыть девять месяцев во чреве и тридцать лет быть в Содоме среди неистовых.

Благой видел нищету и убожество человеческого рода, потому, как сокровищницы, учредил праздник, и открыл их для ленивых, чтобы праздник и ленивого побудил восстать и обогатиться.

(…) При рождении Сына царь делал перепись целой вселенной, чтобы всех сделать своими данниками. А к нам пришел Царь, Который уничтожает рукописания (долгов) наших и от Своего имени пишет другое рукописание, которым Самого Себя делает нашим должником».

В данной краткой статье мы не имеем возможности проследить в деталях историческое развитие праздника Рождества Христова и традицию его поэтического прославления. Поэтому от предварительных замечаний перейдем сразу к нашей непосредственной цели – богословскому и историческому рассмотрению одного из самых ранних произведений византийской рождественской гимнографии, сохранившегося до сего дня в обиходе Восточной Церкви, – общеизвестного праздничного тропаря «Рожество Твое, Христе Боже наш…».

Автор и время написания этого тропаря нам в точности неизвестны. В подробных описаниях богослужения праздника Рожества Христова в Святой Земле 7-го века (они дошли до нас в древних грузинских рукописях) он не упоминается, а указаны другие тропари, позднее вышедшие из церковного употребления. Указание на него встречается впервые в уставе Константинопольского храма св. Софии 9 века. Однако, то, что наш тропарь принадлежит более древним временам, можно предположить с достаточной вероятностью, исходя из его содержания.

Речь идет прежде всего о содержании вероучительном. Византийская гимнография считала одной из своих важнейших задач верную передачу догматического учения Церкви. Особенно это касается песнопений, которые часто повторялись в богослужении и легко запоминались молящимися. К произведениям такого рода относятся и тропари праздников, которые, несомненно, хорошо знали и пели не только храмовые певцы, но и простые люди. Дошедший до наших дней общий обычай православных народов «славить Христа» в дни Рождества берет свое начало в древней византийской церковной и народной культуре. Итак, по самому характеру своего бытования, тропарь самого великого (после Пасхи) христианского праздника обязательно должен был быть насыщен догматическим содержанием, особенно актуальным для того времени, когда он был сочинен.

Подходя к его содержанию с этой стороны, мы обнаруживаем, что он составлен, конечно, тогда, когда уже позади оставалась острота арианского кризиса. В тропаре не подчеркивается специально догмат о единосущии Отца и Сына; мы не различаем в нем каких-то следов полемической направленности против арианства. Однако в нем звучат актуальные богословские темы следующего, пятого века.

«Рожество Твое, Христе Боже наш…» – начало тропаря сразу же противопоставляет истину православного учения заблуждению Нестория, учившего, что Мария родила Христа, но не Бога. Здесь выражен догматический тезис Эфесского собора о единстве ипостаси во Христе после Его воплощения.

Зато проблематика монофизитских и монофелитских споров 5-7 веков в тропаре никак не затронута, и даже, может быть, намеренно обойдена. Это довольно обычно для гимнографии Юстиниановой эпохи и времен правления других императоров, пытавшихся достигнуть некоего компромиссного соглашения между сторонниками и противниками Халкидонского собора. Хотя сама по себе эта церковная политика впоследствии – особенно на 6-ом Вселенском соборе (680-681 гг.) – получила решительное осуждение, и главные ее деятели были исключены из церковных диптихов, многие песнопения той поры навсегда остались в церковном употреблении.

Характерный пример – творчество одного из главных проводников монофелитского учения, константинопольского патриарха Сергия (годы правления 610-638), бывшего даровитым сочинителем церковных гимнов. Его стихеры, сочетающие богословскую глубину с силой религиозного чувства, вполне сохраняющие поэтическую выразительность и в славянском переводе, до сих пор украшают собою богослужение Рождества Христова, Рождества Богородицы и других великих праздников. В церковно-исторической науке существует мнение о том, что именно он является автором знаменитого Акафиста Пресвятой Богородице «Возбранной Воеводе…».

«Воссия мирови свет разумныи». – В Библии можно найти несколько мест, где слова «свет» и «разум» сочетаются, и эти места имеют непосредственное отношение к теме пришествия в мир Спасителя. Приведем в славянском переводе (в сокращении) место из пророчества Варуха:

«Се Бог наш, и не приложится² ин к Нему... Посем же на земли явися и со человеки поживе. Сия книга повелений Божиих, и закон сыи³ во веки... Пойди к сиянию прямо света ея... Блажен еси, Израилю, яко угодная Богови и нам разумна суть⁴ ».

Эти слова читаются накануне праздника Рожества Христова на 3-м часе и на вечерне. Так как «Книга Варуха» в греческом переводе Библии составляет заключительную главу «Книги пророка Иеремии» (Варух был учеником Иеремии и записал его изречения), то в богослужебных книгах приведенный отрывок озаглавлен: «от пророчества Иеремиина чтение». Что может быть более ярким предсказанием воплощения Бога Слова, как не эти строки! Поэтому нам, христианам, естественно понимать под «законом, сущим во веки», заповеди Нового завета Христова. Ходя во свете его, мы научаемся разуметь волю Божию, и восходим к сиянию Его благости.

Слышится в тропаре и ясный отзвук пророчества Исаии, которое приводит евангелист Матфей, говоря о начале проповеди Господа Исуса:

«Людие седящии во тме, видеша свет велий. И седящим во тме и сени смертней, свет восия им» (Мф., 4, 16; Ис., 9, 1-2).

Можно понять, что и здесь под «сиянием света» понимается откровение людям истинного знания о Боге и о заповедях Его. Впрочем, по аналогии с некоторыми местами Евангелия и с текстом никейского Символа веры, слово «Свет» можно понимать и как наименование Самого Спасителя.

Перекликается со словами пророков окончание 1-го послания апостола Иоанна Богослова:

«Знаем... что Сын Божий пришел и дал нам свет и разум, да познаем Бога истинного и да будем в истинном Сыне Его Исусе Христе. Сей есть истинный Бог и жизнь вечная» (5, 20).

Следует отметить, что приведенные места, особенно у Варуха и у апостола Иоанна, не только говорят о свете Божией истины как о посланной свыше милости, но требуют от человека активного и неуклонного следования этой истине. Имеет в виду эту мысль и творец праздничного тропаря. Для того и воссиял миру «свет разумный», чтобы просвещенный им человек всеми делами, словами и помышлениями своими творил правду – т.е. волю и заповеди Христа, истинного Бога.

«Звездам служащии звездою поучахуся». – В своем Послании к Римлянам, размышляя о судьбах иудейского народа, прежде избранного и возлюбленного Богом, а ныне ожесточившегося против Его повелений, апостол Павел обращается к христианам из язычников:

«Как вы некогда были непослушны Богу, а ныне помилованы, по непослушанию их (иудеев), так и они теперь непослушны для помилования вас, чтобы и сами они были помилованы. Ибо всех заключил Бог в непослушание, чтобы всех помиловать» (11, 30-32).

Итак, даже противление человеческое, даже заблуждения, в которые впадают люди по каким-то причинам, Промысл Божий направляет ко благу. Подобное произошло и с персидскими волхвами. Одно из древних и весьма сильных языческих заблуждений, астрологию, Промысел обратил к прославлению пришедшего в мир Христа.

Но это обстоятельство ни в малой мере не оправдывает астрологов как таковых, – ни древних, ни нынешних. Ибо звезда, возвестившая волхвам плотское рождение Господа, наставила их на поклонение Ему Самому – Творцу неба, земли и звезд. Если Христос открылся людям в Своем воплощении, в словах и делах, а затем – в ниспослании Своего Духа основанной Им Церкви, в Которой Он живет и действует «во все дни до скончания века», – то какой может быть смысл в гаданиях по звездам, которые суть не что иное, как «немощные и худые стихии». Неужели, пренебрегая Животворящим Духом, «наставляющим на всякую истину», Который, по евангельскому обетованию, даже «и будущее возвестит нам» (Ин., 16, 13), мы воровским образом будем пытаться проникнуть в тайны, скрытые в Предвечном Совете Божием? Неужели мы поверим безумной и богохульной мысли, что свобода воли, которою Создатель царственно одарил человека, может быть подчинена бездушным тварям, пусть даже и звездам?

Волхвы, идущие за звездой-ангелом. Фрагмент иконы Суздальской школы, 16в.

Остается еще отметить, что, по убеждению многих церковных толкователей Писания, звезда, приведшая волхвов в Вифлеем, была нарочито создана Богом для свидетельства язычникам о Христе. А Златоуст говорит, что в образе звезды действовала «некоторая совершенно разумная сила» – ангел Божий. Оба эти мнения фактически сводятся к одному: звезда не была каким-то небесным явлением обычного порядка, а исключительным и единственным в своем роде божественным знамением. Это доказывается из необычного направления ее движения – с севера на юг, из того, что она (как можно понять из евангельского рассказа) не исчезала и в дневное время, и, когда было нужно, – останавливалась.

«То же ясно можно видеть и из самого способа, каким звезда указала место… Как звезда указала бы точное место яслей и хижины, если бы не оставила высоту, не сошла вниз, и не стала над самою главой Младенца? Именно это дает понять евангелист, говоря: «вот, звезда… шла перед ними, пока наконец, пришедши, остановилась над местом, где был Младенец» (Мф., 2, 9) – говорит Иоанн Златоуст в своих «Беседах на Евангелие от Матфея».

Ты спросишь, для чего Бог привел волхвов ко Христу таким явлением? – размышляет он дальше. – А как же надлежало бы? Послать пророков? Но волхвы пророков не приняли бы. Дать глас свыше? Но они гласу не вняли бы. Послать ангела? Но и того не послушали бы. Поэтому Бог, оставив такие средства, по особенному Своему снисхождению употребляет для призвания их то, что было им больше знакомо: показывает большую и необычайную звезду, чтобы она поразила их и величиною, и прекрасным видом, и необыкновенным течением. (…) Так как всякий любит то, к чему привык, то к этому применяются Бог и люди, посылаемые Им для спасения мира».

«Солнце праведное». – Это выражение заимствовано из Книги пророка Малахии:

«И восияет вам, боящимся имене Моего, Солнце праведно, и исцеление крылу Его» (4, 2).

Те же слова употребляет Иоанн Дамаскин в своем пасхальном каноне: «...из гроба красно праведное нам восия Солнце» (песнь 4). Дамаскин видит исполнение пророчества Малахии в воскресении Христа из мертвых, а здесь, в тексте тропаря, оно относится к Его рождению на земле. Однако противоречия здесь нет: оба эти события – части одного Божественного Таинства нашего спасения. И как апостолы, так и мы, живущие спустя две тысячи лет, радуемся духом в лучах праведного Солнца, получая в Нем исцеление от греховных недугов, и ожидаем явления Нового Иерусалима, сходящего с неба, который совсем не будет иметь нужды в чувственном солнце.

«Ибо, – говорит тайновидец Иоанн, – слава Господня осветила его, и светильник его – Агнец. Спасенные народы будут ходить во свете Его...» (Откровение, 21, 23-24).

Монета, напечатанная при Константине Великом, около 309-310г.

Образ «праведного Солнца», который противопоставлен «звездам» – предметам поклонения язычников, – как нам кажется, введен в тропарь для выполнения еще одной задачи. Уже говорилось, что христианский праздник Рождества Христова совпадал по времени с популярным языческим праздником «Непобедимого Солнца», а также и с древними римскими «сатурналиями». «Непобедимое Солнце» – это одно из имен персидского бога Митры, почитание которого в Римской империи было очень широко распространено, особенно в воинской среде. Известно, что в начале царствования Константина Великого, еще до его обращения в христианскую веру, изображение и имя «непобедимого Солнца» даже чеканили на монетах, – что должно свидетельствовать об особом почитании Митры среди окружения императора ⁵.)

Христос в образе Солнца. Ватикан, мозаика 3в.

Очень похоже, что в тропаре выражено четкое противопоставление праздника Христа – празднику Митры. Из всего обилия имен, которыми в писаниях пророков называется Христос, выбрано «праведное Солнце» – в противоположность якобы «непобедимому», но уже побежденному Церковью, Митре. Из всех персонажей евангельского повествования о рождении Спасителя (Мария, Иосиф, ангелы, пастухи, волхвы) анонимным автором тропаря выбраны только восточные волхвы. Церковное предание определенно считало их персами. Но культ Митры тоже происходил из Персии. В те времена, когда был составлен наш тропарь, пережитки языческих культов (вроде тех же «сатурналий») еще сохранялись в народном быту Византии. Сама его фразеология, полностью заимствованная из библейских пророчеств, вероятно, была призвана служить делу обращения язычников, заменяя в народном сознании образ «непобедимого Солнца»-Митры – образом Солнца правды, Христа.

«...и Тебе ведети свыше Восток». – Самое прямое соответствие этим словам мы находим в Евангелии от Луки, в хвалебной песни священника Захарии, воспетой в благодарение Богу за чудесное рождение сына Иоанна – будущего Крестителя Господня:

«И ты, отроча, – обращается Захария к сыну, – пророк Вышняго наречешися. Предъидеши бо пред лицем Господним уготовати пути Его. Дати разум спасения людем Его, во оставление грех наших. Милосердия ради милости Бога нашего, в нихже посети нас Восток свыше, явитися еже во тме и сени смертней седящим, направити стопы наша на путь мирен» (Лк., 1, 76-79).

В свою очередь, Песнь Захарии заимствует это наименование Мессии – «Восток» – из ветхозаветной «Книги Захарии» (другого пророка, жившего в 6-5 вв. до Р. Х.), где сказано:

«Сице глаголет Господь Вседержитель: се Муж, Восток имя Ему, и под Ним восияет, и созиждет храм Господень, и приимет добродеяние, и сядет и обладает на престоле Своем» (6, 12-13).

Связь эта видна в греческом и славянском тексте Библии. Русское Синодальное издание в этом месте пророчества Захарии дает другой перевод, не имеющий параллели с текстом Евангелия.

Имя «Восток» поставлено в тропаре в общем ряду «световидных», «солнечных» образов. Это служит решению как художественно-поэтической задачи, так и учительным целям. В гимнах, посвященных новозаветным событиям, использование образов из библейских пророчеств показывало единый богооткровенный смысл Ветхого и Нового Заветов.

Одновременно в нашем тропаре просматривается та мысль, что любое человеческое научное знание, которое является само по себе преходящим и ограниченным, только в соединении с верой во Христа начинает служить истинным и вечным целям.

А вот еще одна идея: народы, которые, по обстоятельствам жизни греховного, «лежащего во зле» мира, стали чужды и даже враждебны друг другу, в кафолическом единстве Церкви становятся способны осознать свое исконное родство и единое спасительное призвание, открывают друг другу богатства своих культур, взаимно духовно обогащаются и совершенствуются в этом общении. Волхвы, принесшие Божественному Младенцу свои дары, в византийском церковном предании обычно считались персами. А Персия – вековой враг Восточной Римской империи. То, что упоминание персов в тропаре главного, наряду с Пасхой, христианского праздника, не вызывало у молящихся неприязненных чувств, показывает, что в этом отношении византийцы были морально выше многих наших современников, равнодушно теряющих свое национально-культурное своеобразие, и при этом унижающих себя до слепой национальной ненависти.

Мы предполагаем, что этот отмеченный нами смысловой акцент сделан сознательно, подобно тому как и в уже упоминавшемся Акафисте «Возбранной Воеводе…» ⁶.

Акафист и похвала Богородице. Византия, 14в.

Благодарственная служба Акафиста была впервые совершена в Константинополе летом 626 года, после того, как город избавился от осадивших его персидских войск, а также выступивших в союзе с ними аваров и славян. Характерно, что текст Акафиста Богородице свободен от военно-триумфальной фразеологии и выражений какого-то негативного отношения к персам. Впрочем, Персия, персы и их религия упоминаются в нем и прямо, и косвенно:

«…Радуйся, огня поклоняние угасивши,
радуйся, пламене страстнаго изменяющи.
Радуйся, персом наставнице целомудрия,
Радуйся, всех родов веселие…»

(Икос 5-й)

Прославляя Богородицу, автор Акафиста легко переходит от отвержения огнепоклоннических заблуждений персов – к напоминанию об огне страстей, опаляющих души не только неверных, но и христиан. Он восхваляет Ее не как победительницу врагов-персов, а как их «наставницу к целомудрию», и от Ее значения для одного из народов земли – переносится мыслью ко всем народам. За этим видятся следующие мысли: высшая победа – победа не над тем или иным зловерным народом, но над грехами и страстями. И конечная цель православной державы, равно как и вселенской Церкви, – не в защите истинной веры от внешних врагов, а в соединении земных племен в общем веселии грядущего Христова царствия. Это присутствие эсхатологического измерения, безмерно превосходящего любую политическую актуальность, очень характерно для византийской церковной поэзии. Животрепещущие темы дня – лишь повод говорить о вечном, о главном. Ни победы, ни поражения земного православного царства – не могут затмить собою сияние грядущего «Царства Славы», лучи которого уже как бы пронизывают современность.

«Персидская» тема была особенно актуальна для Византии в 6 в. (период восточных войн Юстиниана) и в первой половине 7 в. (царствование Ираклия, целиком заполненное войнами с Персией). К одной из этих эпох и можно с большей вероятностью отнести составление тропаря Рождеству Христову.

Примечания:

^ Наиболее доступная русскому читателю работа, посвященная поэзии прп. Ефрема: Между «изъяснением» и «прикровением»: ситуация образа в поэзии Ефрема Сирина. – В кн.: С. С. Аверинцев. Поэты. М., 1996. – Сс. 43-95.

^ Не сравнится.

^ Существующий.

^ То, что угодно Богу, – и нам понятно.

^ Статья о "Непобедимом Солнце" в Википедии (на английском языке). Оттуда же взяты иллюстрации.

^ Об Акафисте, его содержании и поэтических особенностях прекрасно пишет С. С. Аверинцев в своей «Поэтике ранневизантийской литературы» (М., 1997. – С. 243-249; имеются и другие издания).