Несколько слов в день памяти прп. Кирила Новоезерского (4 февраля ст. ст.)
Сделать эту памятную запись меня побудило чтение статьи с кратким описанием жизни прп. Кирила Новоезерского, размещенной сегодня на сайте «Староверы в Рыбацком».
Пять лет назад, во время поездки в Петербург, мне довелось посетить дом одних добрых людей. Время было обеденное, и хозяйка пригласила меня к столу. «В семье моих родителей умерших всегда поминали блинами. Сегодня – годовщина маме, и я испекла для своих мужчин (мужа и двух сыновей-подростков – С.С.) блины с горбушей. Это по-нашему, по-северному. Вот и вы, пожалуйста, помяните маму, не откажитесь».
За обедом она рассказала мне случай из жизни своей матери. Я привожу здесь этот рассказ так, как смог его запомнить.
«Моя мама родом из окрестностей города Белозерска. В начале 30-х годов ее семья была выселена из собственного дома и лишена всего имущества и прав. В голодный 33-й год, не имея продовольственных карточек и возможности заработать на хлеб, за одну зиму отец и мать умерли от недоедания, и мама осталась бездомной сиротой. Ей было тогда восемь лет. У мамы были старшие сестры, но они жили в семьях у своих мужей, тоже сильно нуждались, и им никто не позволил бы принять в дом лишнего едока.
Мама шла зимним вечером по пустой улице на окраине города. Можно сказать, тащилась через силу, потому что была несколько дней не евши, и сильная пурга почти сбивала ее с ног. Незадолго перед этим на той улице разломали и сожгли церковь. Вокруг пожарища февральская вьюга намела большие сугробы. В полутьме мама увидела рядом с обгорелыми бревнами маленький черный квадратик. Он лежал поверх снега, по какой-то причине его не замело. Мама (она же была еще совсем ребенком) решила, что это кошелек, и в нем наверняка есть хоть немного денег, которые сейчас спасут ее от голодной смерти. Она легла на наст и осторожно и медленно поползла по нему, чтобы не провалиться. Сугроб был глубокий, и, если бы она провалилась по грудь, выбраться у нее уже не хватило бы сил. А хоть бы и выбралась, - просушить валенки и шубейку было негде. Она все-таки набрала полные валенки и пазуху снега, измучилась, и каково же было ее отчаяние, когда, вместо кошелька, у нее в руках оказалась маленькая закопченная икона…
Вернувшись на дорогу, мама рассмотрела икону. На ней был изображен старец в монашеском облачении, стоявший босыми ногами как бы на островке. Надпись была почти полностью стерта. Впрочем, мама тогда еще и не умела читать. Она горько заплакала от разочарования и обиды и сказала старцу с укором: «Я за тобой вон куда полезла, а меня никто и на порог не пустит, и хлеба куска не даст. И ты-то мне ничем не поможешь!» Однако бросить свою находку она пожалела. Этого старца она представила себе, как живого, замерзшего в сугробе, человека: она-то хоть в валенках, а он и вовсе босиком по такому морозу!.. Мама положила икону под кофту, к сердцу, где теплее, и побрела дальше – неведомо куда….focus())
На пути ей встретилась незнакомая женщина. Женщина спросила ее: «Девочка, ты чья?» - «Ничья. Нет у меня никого», - ответила мама. – «А живешь где?» - «Нигде не живу, нет у меня дома». – «А ко мне пойдешь?» - «Зачем же я к вам пойду?» - «За ребенком маленьким смотреть будешь, пока я по хозяйству буду хлопотать. Печку топить. Ну, и мало ли что еще придется по дому помочь». – «А вы меня в школу пустите?» - «Ну, что ж, - захочешь, будешь и в школе учиться».
Так мама нашла себе жилье и пропитание. В этой семье она прожила до 14 лет, когда поступила в ремесленное училище. Потом получила специальность и уехала на новый сталелитейный завод в город Череповец. Там, на заводе, она встретила моего отца. Родила пять человек детей. Отец в сорок лет получил звание Героя труда. У нас была приличная квартира, и жили мы довольно зажиточно, даже своя машина была. Я вот – окончила Ленинградский университет, занимаюсь историей русской литературы. У меня в семье, тоже, слава Богу, пока все хорошо. Старший сын в следующем году кончает школу, и наша главная забота – о его поступлении…
Мама в церковь не ходила, да ее и не было в нашем индустриально-коммунистическом городе Череповце. И молитв не знала. Но икону своего святого берегла всю жизнь. Даже долгое время прятала от отца, - он еще в войну, на фронте, вступил в партию, и был, конечно, атеистом. А перед смертью отдала ее мне. Тогда я впервые и услышала эту историю, которую теперь пересказываю вам.
Кого я ни спрашивала, - никто не может ответить, какого святого изображают босиком на островке. Я ее, правда, никому не показываю. Это, наверное, ко мне тоже от мамы перешло – держать самое святое втайне от людей…»
После обеда я увидел и саму икону, принесенную из соседней комнаты. Она оказалась поблекшей литографией, наклеенной на дощечку. Надпись совсем не читалась. Святой, действительно, стоял босой на островке среди озера. Это было именно озеро, изображенное условно, в уменьшенном виде, с маленькими фигурками церквей на берегу. Старец был облачен в длинную мантию и священническую епитрахиль. Сочетание епитрахили с голыми ногами выглядело очень странно. Такого образа я никогда раньше не видел.
Через три дня оказавшись дома, я сразу же снял с книжной полки издание «Иконописного подлинника» и проглядел его, с начала до конца, в поисках этой причудливой иконографии. Ничего похожего в книге не нашлось. Через некоторое время, за другими делами, я и вовсе перестал думать об увиденной мною иконе. Хотя сама история покойной Антонины (так звали маму моей знакомой), конечно, не из тех, которые легко забываются.
Прошло времени с полгода или больше. Однажды, читая книгу житий русских святых, я дошел до повести о прп. Кириле Новоезерском. Преподобный Кирил, в своей обители на острове среди озера, имел обычай – совершать литургию босым, подобно пророку Моисею, которому некогда глас Божий из огненной купины повелел: «Сними сапоги с ног твоих, ибо место, на котором ты стоишь, есть свято». Сомнений не могло быть – это именно он, босоногий старец, которого, - на выброшенной в снег иконе, - согрела у сердца голодная девочка Тоня в далеком 33-ем году.
Богу нашему слава, ныне и присно, и во веки веком. Аминь.
Священноинок Симеон
