7 (20) апреля. Память прп. отца нашего Даниила, Переяславского чудотворца.
Редакция сайта отмечает этот день публикацией рассказа, написанного десять лет назад на основе реальных жизненных впечатлений. Автор, Петр Епифанов, посвящает его памяти преподобного Даниила Переяславского. Рассказ был впервые напечатан в 2003 году в петербургском журнале «Звезда».
Паломник по святым местам
В свои тридцать два года Даниил ещё не женат. Нельзя сказать, чтобы он вовсе никогда не нравился девушкам или не было девушек, которые нравились бы ему. Но ни одна его попытка устроить свою семейную жизнь до сих пор не была успешной. В связи с этим Даниилу иногда вспоминается одно предсказание, сделанное ему больше десяти лет назад, а именно — в восемьдесят восьмом году, в год тысячелетия Крещения Руси, когда он учился в Москве, в институте. Живя в общежитии, он в воскресные дни часто не уезжал домой — хотя ехать ему до Клина меньше двух часов, — а ходил на молитву в Покровский храм на Рогожском кладбище. (Как и все его предки со стороны матери, Даниил по вере — старообрядец.) Хотя Даниил не пел и не читал на клиросе и стоял всегда довольно далеко «в народе», многие завзятые рогожане, отцы семейств, привечали его, как возможного зятя. Однажды после службы, когда народ уже расходился, к Даниилу подошёл староста и попросил задержаться. Он сказал, что на церковном дворе стоит какой-то греческий архиерей со свитой и хочет осмотреть древние иконы храма. Говорят они все только по-гречески и по-английски, а переводчика с ними нет.
— Даниил, ты ведь там учишь английский, помоги, Христа ради — попросил староста.
Даниилу в прошлом семестре еле-еле натянули четвёрку по английскому — только чтобы без стипендии не оставлять. Пускаться в разговор было страшно, а отказывать — стыдно. Речь его была, наверное, очень корявой, да и из слов собеседников — епископа и сопровождавших его высокого седого монаха и двух мирян — он понял не больше половины. Но греки остались довольны увиденным. При расставании седой монах спросил Даниила по-английски:
— А ты, конечно, будешь священником?
Даниил и вправду в глубине своей души имел такое желание, но никому о нём не говорил, и даже сам себе старался не признаваться. От старших он слышал, что стремиться к священству — дерзко и грешно, и что наоборот, надо считать себя совершенно недостойным этого. И он ответил:
— Да я, может быть, завтра помру.
Грек улыбнулся и сказал:
— Из тебя выйдет хороший монах.
И подарил книгу «Духовные беседы» преподобного Макария Египетского, напечатанную в Брюсселе на русском языке, подписав её: «Брату Даниилу — с любовью о Христе. Архимандрит Ефрем».
И вот теперь, спустя годы, слова греческого монаха часто стали приходить Даниилу на память. Иногда, в периоды тоски и ощущения никчемности, которые, наверное, бывают в жизни каждого несемейного человека, отстояв в Москве воскресную обедню, он не возвращается сразу домой, а едет на электричке совсем в другую сторону — в какой-нибудь из древних монастырей Подмосковья. Странное дело, как только увидит Даниил с дороги монастырские купола — хоть в Сергиевом Посаде, хоть в Звенигороде, хоть в Серпухове или в Коломне, — у него такое чувство бывает, будто он после долгой разлуки на родину возвращается. Так волнуется сердце, что, кажется, крылья бы ему, и оно бы улетело из грудной клетки… Матери, конечно, не нравится, что он весь день проводит почти не евши и возвращается домой затемно. Но что же делать — хоть не пьёт да не гуляет, а женить — ведь не женишь силком.
* * *
Подойдя к доске объявлений Ярославского вокзала, Даниил узнал, что «по техническим причинам» электричек не будет почти до самого вечера. Но он давно собирался поехать к преподобному Сергию и, настроившись сделать это именно сегодня, отступать не хотел. На «Щёлковской» он взял билет на автобус, который отправлялся до города N., тоже расположенного на Ярославской дороге, но значительно дальше Сергиева Посада. Город, в котором Даниил ещё не бывал, известен несколькими монастырями, прославленными своими святыми подвижниками. Дорогой он вспомнил когда-то прочитанное житие одного из этих святых. Этот старец, живший в шестнадцатом веке, много лет своими трудами и средствами служил погребению нищих, бездомных, странников и всех, кого некому и не на что было хоронить и поминать. И пока автобус шёл до Сергиева Посада, Даниил окончательно утвердился в мысли, что ему надо ехать дальше и обязательно посетить сегодня монастырь этого преподобного отца. В Сергиевом Посаде он во время стоянки доплатил водителю за дальнейшую дорогу, и часа через полтора прибыл в N. Уже на подъезде к городу Даниил из окна автобуса увидел справа, в порядочном удалении от дороги, купола и шатры храмов нужного ему монастыря, знакомые по фотографиям в книгах. Времени было три часа пополудни. Узнав об оставшихся до вечера рейсах на Москву, Даниил чуть не бегом поспешил к обители. В распоряжении у него оставалось не больше двух часов, потому что от Москвы ещё до темноты надо было добраться до дому, чтобы сильно не беспокоить мать.
Древний монастырь был окружён не каменной стеной или оградой, как чаще бывает, а совершенно некрасивым высоким дощатым забором. На стук в ворота никто не отозвался. Обойдя монастырь кругом, Даниил наконец нашёл почти незаметную калитку в заборе, которую можно было различить лишь по прорезанному в ней глазку и маленькой табличке: «Осторожно, злая собака!» В эту калитку он тоже стал стучать. Никакая собака в ответ не залаяла. Даниилу пришлось стучать довольно долго, пока, наконец, вышла пожилая женщина в грязном фартуке.
— Здравствуйте. В монастырь можно пройти?
— Здравствуйте. А службы никакой нету. Что вы хотите?
— Я хотел бы помолиться на месте, где лежали раньше мощи преподобного… Разрешите?
— Я вам ничего сказать не могу. Отец Ионафан отдыхает после службы, я его беспокоить не буду.
— Отец Ионафан — это кто?
— Игумен.
— Неужели без него никто не может пустить меня в храм? Вы извините за беспокойство, но я ведь специально приехал ради этого за двести с лишним километров.
— Откуда вы?
Даниил назвал свой город.
— Подождите, — сказала женщина, закрыла калитку и ушла.
Минут через десять пришла другая, небольшого роста худенькая женщина лет около пятидесяти, с приятным и моложавым, но усталым лицом, в выгоревшем апостольнике и так же, как первая, в фартуке, но только не в таком грязном.
— Пойдёмте, я проведу вас к преподобному, — сказала она, опуская на ходу закатанные рукава.
Среди двора возвышалась гора берёзовых чурбаков. Женщина, которая открыла Даниилу в первый раз, с каким-то длинноволосым мужчиной в солдатской рубашке пилили двуручной пилой большое поваленное дерево.
— Видите, стены какие, — сказала провожатая, — круглый год топим, даже летом.
Монастырские здания, построенные четыреста лет назад, выглядели мощно и грозно.
— Простите, как ваше святое имя? — спросил Даниил.
— Мария, — ответила женщина.
— Вы, наверное, матушка?
— Инокиня я.
— Матушка Мария, стало быть. Так я не пойму, какой у вас монастырь — мужской или женский?
— Мужской, да братии нет настоящей. Один только отец Ионафан, да ещё из соседнего монастыря приходит служить отец Василий. А больше монахов нет пока.
— А вы-то здесь как?
— Меня направили сюда из М***-ского монастыря отцу Ионафану в помощь. Сказали: месяца на два. И вот я уже третий год здесь. Случайных-то людей много приходит. А настоящих нет совсем. Только ведь их, хоть каких, — всех поить-кормить надо.
— Это вам и приходится делать?
— Мне, а то ещё кому? Мужчины, они же как дети.
— А службу отец Ионафан с кем правит?
— Да со мной же. Я у него и за чтеца, и за пономаря. И в храме убирать, и в алтаре — это всё моя работа.
За разговором они пришли к приземистой выбеленной церковке.
— Вот тут преподобный наш батюшка почивает, — сказала мать Мария.
Каменный пол храма был ниже уровня земли. Воздух внутри храма был сырой и холодный, изо рта при разговоре шёл пар, хотя на улице стоял май месяц. Преподобный лежал в старинной посеребрённой раке. На его мощи было надето священническое облачение из зелёной парчи и архимандритская митра, лицо накрыто покровцем.
— Я и не знал, что его мощи сохранились, — в радостном изумлении воскликнул Даниил. — Как же они уцелели?
— Из музея их отдали, как раз перед тем, как мне сюда прийти. Вот какую мне Господь дал радость — преподобному послужить. И он меня во всём утешает. Когда бывает тяжело на душе, я пойду сюда, поплачу, и мне опять хорошо.
Даниил по старообрядческому обыкновению положил приходные поклоны.
— Матушка, а можно ли к святым мощам приложиться? Было бы и мне утешение, — как и вам, и память осталась бы на всю жизнь.
— Без благословения игумена открывать мощи нельзя. Если есть у вас время, дождитесь отца Ионафана. Через часок он встанет, ему вечерню служить. Тогда вы и приложитесь. А пока пойдёмте, я покормлю вас. У нас с Вознесения ещё пироги остались, пекла я для братии. Попробуете наших пирожков.
Даниил попытался было отказаться, но матушка отвергла всякие возражения, сказав, что таково завещание преподобного — никого из странников не отпускать не накормивши, и что в чужой монастырь, как говорится, со своим уставом не ходят, а подчиняются принятым порядкам.
По тёмной и узкой лестнице Даниил взошёл вслед за матушкой на второй этаж старинного кирпичного здания. Половину трапезной занимала большая русская печь, рядом с нею стоял длинный стол, покрытый клеёнкой. Под потолком по всему периметру помещения были устроены полати. Здесь, видно, братия и спит — поближе к теплу. Но сейчас в трапезной никого не было. Когда Мария стала собирать на стол, Даниил сказал:
— Матушка, только вы уж знайте, что я старообрядец.
Она на минуту остановилась и внимательно поглядела на него:
— Я ведь, однако, из Сибири. У нас там много старообрядцев. Ну, мы всё-таки одному Христу молимся. Я думаю, главное, чтобы нам друг друга не обижать и нос не очень задирать. А уж там Господь сам разберёт нас.
И опять повернувшись к кастрюлям и чайникам, продолжала:
— Вот и к нам в М***-скую обитель, где меня постригали, часто приезжал один паренёк-старообрядец, лет семнадцать ему тогда было. Всё говорил: как бы мне хотелось монахом быть, да нет у нас своего монастыря, по старой вере. Мы с ним однажды молились вместе, он сам со мною попросился. Дала я ему читать канон, а дошло до «Аллилуия», он и говорит: нет, я не буду три раза «Аллилуия» читать, надо два раза, а третий раз — «Слава Тебе, Боже». Ну, милый человек, а я тоже не могу нарушать, как у нас положено. Давай так, говорю: где разница, там будем про себя, кто как хочет. А потом он раз приехал грустный такой. Был он в Москве в какой-то большой праздник, подходил под благословение к вашему самому главному — не помню, как звать, — и спросил, можно ли ему к нам молиться ходить. А тот не разрешил ему. Вот он и горюет. Ну что же, говорю, Коля, слушаться надо. Архиерей сказал — он и отвечает за свои слова перед Богом. И за твою душу отвечает. А без послушания тоже нельзя. И с тех пор мы больше не виделись. Жалко мне его, раб он Божий... Ну вот, что на столе — всё чтобы скушали.
За щами Даниил вспомнил об одной инокине из М***-ского монастыря, которую он несколько раз года четыре назад видел в Москве на Рогожском. Эта инокиня перешла в старообрядчество через вторичное крещение, ибо ей сказали, что первое её крещение не было истинным.
— Матушка, — обратился он к Марии, которая заваривала чай, — а знали вы в вашем монастыре инокиню Фотинию?
— Да как же не знать! Мы с ней лучшие подруги были. Как-то не клеилось у неё там. Я её очень жалела. И сейчас дня не проходит, чтобы я её не вспомнила.
Она на мгновение скрылась за какой-то занавеской и тут же вернулась к столу, держа в руках тонкую книжечку.
— Это подарок мне от Фотинии, акафист Божией Матери Иверской. Её постригали на Иверскую. Она, когда уезжала из монастыря, говорит мне: «Иду — сама не знаю куда. Об одном прошу тебя — не забывай меня в своих молитвах. Вот тебе, Мария, акафист: может, когда откроешь, так вспомнишь обо мне». И знаете, я ведь его почти каждый день читаю. Накормлю своих братцев обедом, и пока они посуду моют, я залезу вон туда (Мария показала на полати), задёрну занавеску, стану на коленочки и читаю. И так я постоянно свою Фотинию в сердце держу. Вот и сегодня открыла я, как обычно, акафист и сама про себя говорю: «Господи, как бы ты мне открыл, где Фотиния, подружка моя!»
Пока Мария говорила, Даниил хлебал ложкой щи, наклонив голову, чтобы не показывать слёз, подступивших к глазам. Наконец он справился с ними и произнёс:
— Я сегодня поехал в Лавру к преподобному Сергию, а вышло, что попал сюда. По вашим молитвам, наверное, — чтобы привезти вам весточку от Фотинии.
Он рассказал о ней — правда, немного, исключая всё, что могло бы огорчить Марию. Не обмолвился ни о повторном крещении, ни о «проклятии никоновых ересей и последующих им», после которого Фотиния испытала тяжкие муки совести, ни о том, что она теперь как бы и не инокиня… Да и много печального произошло за это время в её жизни. Весь рассказ сводился почти к такому содержанию: «Жива, здорова, трудится при храме, молится…»
После щей матушка подала гречневую кашу, чай и большой кусок пирога с квашеной капустой (той же самой, из которой были приготовлены и щи). Всё это время она молчала и, собирая посуду со стола, часто прикладывала платок к глазам. Помолившись за обед и поблагодарив хозяйку, Даниил спросил:
— Матушка, а где же вы сами обитаете?
— Хотите посмотреть мою келью? Вот она, — и Мария отдёрнула занавеску, из-за которой полчаса назад вынесла книжку с акафистом. Там была узкая сводчатая каморка высотой чуть больше её роста. Похоже, это был ход на лестницу, который ещё в старину заложили кирпичом и использовали как чулан. На торцовой стене Даниил увидел потемневшую икону Божией Матери, писанную в итальянской манере, характерной для XVIII века. Вдоль стены была устроена низкая лежанка из досок, покрытая чёрным байковым одеялом, с маленькой, почти плоской подушкой. Между лежанкой и другой стеной оставался проход шириной чуть больше метра. Богоматерь на иконе с улыбкой подносила к лицу младенца Христа цветок. Мария, вздохнувши, перекрестилась и сказала, глядя на икону:
— Матинька Божия, заступница моя. Мне все говорят, что Ты католическая у меня. А я думаю, что, если Матинька Божия, это всё равно хорошо.
Она достала из-под подушки несколько бумажных иконочек и протянула их Даниилу.
— Возьмите, возьмите это от меня, пожалуйста. Если бы вы знали, как Господь утешил меня через вас, — говорила она, уже не пряча слёз. — Я теперь за вас всегда молиться буду; не забывайте и вы грешную Марию.
Даниил не в силах был отказаться.
— Матушка, ведь кругом вас — один камень. Как вы здесь зимой?
— Ничего, хорошо, слава Богу, — она счастливо улыбнулась сквозь слёзы. — Зимой я, бывает, и поболею… но зато летом отогреваюсь. Ну, пойдёмте же в храм, уже пора вечерню начинать. Сейчас подойдёт отец Ионафан; если он благословит, вы приложитесь к мощам преподобного.
«Матушка, вы, наверное, тоже будете преподобная», — чуть было не вымолвил Даниил, но удержался и сказал:
— Я никогда не забуду нашу встречу. Может, ещё когда-нибудь Бог приведёт меня сюда.
— Конечно, конечно, приведёт — горячо поддержала Мария.
Они пришли в храм. Тем временем испортилась погода, и в церкви стало ещё более зябко и сыро. Скорее всего, так же было и до обеда, только тогда солнце светило в узкие окна, и от этого казалось теплее. Мария собрала веником падающую от сырости побелку и стала зажигать лампады. Из дальних углов храма доносилось шуршание её тапочек по каменному полу. Даниил вынул из кармана кожаную лестовку и стал молиться у раки преподобного, не без волнения ожидая прихода отца Ионафана. Игумен что-то запаздывал.
Наконец он влетел (именно влетел, а не вошёл) в церковь. Края мантии и креп клобука разлетались за ним, как чёрные крылья. Рывком он пал в земном поклоне перед алтарем, вскочил, также стремительно вошёл в алтарь и долго там что-то шумно искал.
— Батюшка, — заглянула в боковую дверь Мария, — вы служебник ищете? Посмотрите в кармане подрясника, в котором вчера служили. Вы и вчера его так же искали.
Ей всё-таки самой пришлось идти в алтарь на поиски служебника и, наверное, для того, чтобы шёпотом объяснить отцу Ионафану, что за человек стоит в храме и зачем он приехал. Потом она вернулась на клирос, а игумен ещё минут пять что-то делал в алтаре и наконец вышел к Даниилу. Он был на вид лет сорока пяти, очень худой — одни, кажется, кости и нервы.
— Здравствуйте, батюшка, — обратился к нему Даниил с поклоном. — Простите, Христа ради.
— Ну, так зачем пожаловал? — возбуждённым высоким голосом спросил игумен.
— Преподобному поклониться, — ответил Даниил, — мощи его святые поцеловать, помолиться о душевном спасении.
— Так вы же, оказывается, в расколе, не подчиняетесь Церкви Православной!
— Старообрядец я, батюшка.
— Я и говорю, раскольник. Зачем же ты сюда пожаловал? Ведь иудеи-то с самарянами не сообщаются, так, что ли?
— Батюшка, я же вам сказал, зачем.
— Что, надеешься, преподобный вымолит, спасёт? Да нет же, Церковь спасает, уважаемый, Церковь Православная. Вне Церкви нет спасения! Она — корабль Христов, а вы куда со своей утлой лодочкой? Это так преподобный Серафим про вас сказал! Вот мы — в Церкви, и преподобный, к которому ты пришёл — он тоже в Церкви. А ты где? С кем ты?
— С Богом, батюшка, с Исусом Христом.
— Кому Церковь не мать, тому Бог не Отец! Ты это запомни, уважаемый, — отец игумен уже почти кричал.
— Да в Церкви я, батюшка, что вы так за меня беспокоитесь?
— Православная Христова Церковь — одна! Во едину Святую Соборную и Апостольскую Церковь веровать святые отцы учат.
«Вот именно, что одна, в неё-то я и верую, а не в вашу», — хотел уже окончательно отрезать Даниил... Но вдруг он вспомнил глаза матушки Марии в ту минуту, когда она дарила ему свои бумажные иконочки. Обиды как не бывало, кровь отлила от головы.
— Батюшка, дорогой, — сказал он, сам удивляясь своему спокойному голосу. — Со времен Никона прошло триста сорок лет. Неужели мы с вами за десять минут всё исправим? Мы же оба хотим научиться любить Бога и ближних, хотим спастись верою во Христа и исполнением Его заповедей, не так ли? Если мы молимся от чистого сердца, то Бог устроит всё к нашему благу. Я лично в этом убеждён. Прошу вас, Христа ради, позвольте мне приложиться к мощам святого отца. Я уеду домой и буду вспоминать вас с благодарностью за вашу Божескую милость. И преподобного буду просить о том, чтобы он своею молитвой наставил меня на путь к Царствию Небесному.
Отец Ионафан сразу как-то утих.
— Приложиться, говоришь? Это надо ещё преподобного спросить, как он благословит тебе.
Он скинул с головы клобук, обернулся к раке, быстрым движением перекрестился и простёрся на каменном полу. Всё время, пока игумен лежал молча, уткнув голову в край мантии, Даниил стоял не шевелясь. Повторяя про себя Исусову молитву, он почувствовал: в сердце пришли тепло и почтение к этому человеку с его испачканной в побелке ветхой мантией, режущим слух голосом и нервной походкой. «Господи, — подумал он, — Твоя святая воля. Если он не разрешит, я ни за что на него не обижусь и не огорчусь. Мне и так очень хорошо. У меня сегодня был по-настоящему счастливый день, куда ещё больше? Спаси его, Господи, — простой, однако, верующий человек».
Наконец отец Ионафан поднялся с пола, молча ушёл в алтарь и вернулся в епитрахили и поручах. Он положил перед ракой три земных поклона и открыл мощи преподобного.
— Подходи, — тихо сказал он Даниилу.
Всё время разговора Мария без единого звука сидела на клиросе. Уходя, Даниил поблагодарил игумена, причём тот не преминул ещё раз на прощание сказать, что пора бы, мол, «мириться да вместе быть, а то гляди — антихрист почти уже на дворе, а мы никак в пальцах не разберёмся». Голос его при этом был доброжелательным и даже весёлым. Матушку Даниил не стал окликать, всё уже было сказано раньше. Душа была до краев полна радостью. И он понимал, что радость эту никто не может у него отнять, если только сам он не расплещет её в суете. И ни тюремные песни, которые водитель автобуса беспрерывно крутил на магнитофоне до самой Москвы, ни кураж пьяной компании в поздней электричке не нарушали этого внутреннего состояния. Хотелось благодарить и славить Бога за весь мир, за всех людей, за каждый миг своей жизни.
* * *
…Прошло полтора года. По декабрьскому, только устоявшемуся снегу Даниил в большом волнении снова подходил к монастырю. На рынке рядом с автостанцией он купил у местной старухи пару шерстяных носков для матушки Марии. Старуха недорого предлагала ещё пуховый платок и тёплую душегрейку, эти вещи были бы матушке ещё нужнее, но Даниил не решился покупать, на случай, если она вернулась обратно в М***.
Забор вокруг монастыря стоял всё тот же, но ворота на этот раз были широко раскрыты. Во дворе стоял «КамАЗ», с которого трое юношей с косичками дружно разгружали доски. «Похоже, дело пошло», — подумал Даниил, но сразу же мелькнула мысль, что матушки Марии он не увидит. Из-за грузовика показался отец Ионафан. На этот раз игумен был в телогрейке поверх подрясника и в налезающей на глаза чёрной скуфье.
— Здравствуйте, батюшка, — сказал Даниил, поклонившись.
— Здравствуйте, чего вы хотите? — сурово отозвался игумен, но, приподняв скуфью над глазами, вдруг весело воскликнул:
— А, брат Даниил, кажется, приехал!
— Да, батюшка, надумал посетить вашу святую обитель, преподобному поклониться.
— А я тебя часто вспоминаю, брат Даниил, и на днях снова думал о тебе.
— Что же так?
— Я не сказал тебе в прошлый раз, а сейчас скажу. Когда ты в прошлом году приехал, я тогда отдыхал после литургии, это было в воскресенье, как помнится. И в тонком сне мне было явление преподобного. Как будто это происходит в Никольском храме, где лежат его святые мощи. Стоит посреди храма высокий святолепный муж в мантии, с жезлом, большая такая борода, а волосы не длинные, как у нас сейчас, а обстрижены кругом головы как бы «под горшок». Да-да, я всё рассказываю как было. В общем, это преподобный, сомнений у меня тогда не было и сейчас нет. Он строго на меня смотрит и требовательно говорит: «Благослови». Я спрашиваю: «Кого благословить? Тебя, что ли, отче? Как я, окаянный пес, могу осмелиться тебя благословить!» И я пал перед ним на землю, лежу и не дерзаю глаз поднять. Он трогает меня за плечо и повторяет: «Благослови» — и будто велит мне встать. Я поднимаю голову — и всё, никого нет. И я проснулся. Прихожу в храм к вечерне, а там ты стоишь. В тот день у нас было всего двое посетителей — ты и после тебя один священник с семьёй из Ярославля, проездом. С ними-то у меня, понятно, никаких вопросов не возникало, помолились они, приложились к мощам и уехали. А с тобой я был в большом сомнении, можно ли открыть тебе мощи преподобного. В молитве преподобный разрешил мои сомнения. Вот я и думаю, что видение было связано именно с твоим приездом. Но о чём было это «благослови» — только о том, чтобы я разрешил тебе приложиться к мощам святого отца, или же ещё о чём-то в твоей судьбе? На этот вопрос я до сих пор не получил ответа, хотя меня это почему-то волнует. Так что я нередко вспоминаю тебя.
— Скажите, а как там инокиня Мария? — поинтересовался Даниил.
— Она теперь в Поречье.
— А где это?
— Где-то в нашей епархии. Я там не был. Одно время была там колония женская, а теперь восстанавливается скит. Тоже женский.
— Здорова ли она?
— Ничего не знаю.
Тон ответа был такой, что новых вопросов лучше было не задавать.
— Батюшка, я прошу у вас разрешения помолиться у раки преподобного и приложиться к его святым мощам.
— Помолиться — дело доброе. Господь да воздаст тебе за усердие. Что ж, помолись.
Отец Ионафан подозвал одного из юношей и громко, чтобы слышно было остальным, объявил:
— Брат Евгений! Вот это брат Даниил — он добрый человек, верующий во Христа, но состоит в расколе с нашей Православной Церковью. Вера у нас одна, но общения в таинствах нет. По заповеди Божией мы, однако, должны любить его и молиться о его спасении. Вот тебе ключ, открой Никольский храм, и пусти брата Даниила помолиться. Но прикладываться к святым мощам я ему благословения не даю. Понял меня?
— Понял, — ответствовал Евгений.
— Батюшка, что же это? Говорите, преподобный благословил, а сами не даёте. Как же прошлый-то раз дали?
— Брат Даниил! — возвысил голос игумен. — Это что за претензии? У нас в обители так не разговаривают.
— Батюшка, никаких претензий, просто я удивлён очень.
— Нечего удивляться, — неумолимо продолжал игумен, впрочем, хитровато улыбаясь одними глазами. — Ты как должен понимать мои слова?
— Да я их никак не понимаю.
— Как так не понимаю? Очень просто. Ты скажи сам себе: недостоин, окаянный. И всё станет на свои места.
Тут Даниилу ничего не оставалось, кроме как улыбнуться вслед за отцом игуменом. Он поклонился и с лёгким сердцем сказал:
— Прости, отче. Недостоин, окаянный.
— Ну то-то же. Иди. Евгений, проводи его. Через пятнадцать минут ты должен быть снова у машины. Брат Даниил, а ты ведь, кажется, не женат?
— Не женат, батюшка.
— Ну иди, иди…
Когда Даниил уже выходил за ворота монастыря, отец Ионафан с машины крикнул ему вдогонку:
— Даниил! Лучше не женись! Всё равно быть тебе иноком — это не я, это сам преподобный тебе открывает. Держись, послужишь ещё Богу! А за меня тоже молись! Молись, слышишь?
