15 (28) апреля. О том, как хоронили генерала Лебедя
Людские судьбы текут в общем историческом потоке, переплетаясь, смешиваясь, продолжая друг друга. Вместе же они сойдутся только на перед лицом Предвечного Судии. Удивительная сторона жизни верующего состоит в том, что он может участвовать в судьбах других людей, отделенных от него большими расстояниями и долгими временами. Молясь за любого живого или умершего человека, ты чувствуешь близость, родственную связь с его душой. Ты даже знать его можешь, в некоторых отношениях, глубже и полнее, чем в случае личного знакомства с какой-то одной внешней стороны. И связь эта не прерывается физической смертью; но смерть того, за кого ты привык молиться, возлагает на тебя долг – сохранять верность в памятовании о нем.
Вот и для меня нынче день такого долга памяти. Сегодня пять лет кончины генерала Александра Лебедя. И от одной свежей могилы на Новодевичьем – я мысленно перехожу к другой, недалеко расположенной могиле, на которой, увы, не был со дня похорон Александра Ивановича.
Мне не пришлось иметь личное знакомство с генералом Лебедем. В политике я понимаю немного, и не знаю, чего Россия могла бы ожидать от Александра Ивановича, если бы его жизнь не прервалась столь неожиданно. Я видел в нем довольно простого и непосредственного человека, в котором не было решительно ничего похожего на наш вечный тип чиновника-номенклатурщика. Да и стандартным образцом генерала позднесоветской эпохи он тоже, конечно, не был.
Когда-то Лебедь сказал, что первый реальный урок «политучебы» получил десятилетним мальчишкой, когда на его глазах танки генерала-калмыка Оки Городовикова (наши, советские танки, со звездами на башнях) давили гусеницами и расстреливали из пулеметов голодных рабочих в его родном городе. Это был шестьдесят второй год, подавление забастовки на местном промышленном гиганте – Новочеркасском электровозном заводе. Факт многотысячной забастовки в стране строителей коммунизма вызвал дикий ужас у ее властителей: с безоружными рабочими расправились так, будто они шли взорвать Кремль.
Я родился годом позже, – в краю, где Лебедю суждено было прервать свой жизненный полет – в Красноярске. А в 56-ом году мой отец был студентом Новочеркасского политеха – того самого, где на рубеже тридцатых, среди террора, действовали подпольные христианские кружки Федора Мельникова. В Ростовской области и сейчас живет почти вся моя родня, здесь жили и умерли многие поколения предков по отцовской линии, там прошло мое раннее детство. Я с детства привык считать Дон своей родиной. К генералу Лебедю я относился как к земляку, и это в свое время придало мне смелости написать ему несколько писем. На одно из них он даже ответил. Но это, конечно, не повод выставлять себя на фоне исторической личности.
Бог был милостив к этому грубому солдату, не дав ему одержать ни одной, даже временной, победы на грязном поле российской политики 90-х годов. Он, Сам зная время и час, когда надлежит родиться и умереть всякому человеку, вырвал Александра Ивановича «из среды лукавствия». «…Восхищен был, да не злоба изменит разум его, или лесть прельстит душу его».
Сейчас я хочу, просто для памяти, описать день похорон генерала Лебедя.
Катастрофа с вертолетом, в котором летел над Саянской тайгой красноярский губернатор, произошла в Вербное Воскресенье. Утром вторника Страстной седмицы было известно, что гроб с телом генерала в середине дня доставят самолетом в Москву и установят сначала в Центральном доме армии, а затем привезут на Новодевичье кладбище. Мне не удалось поехать в Москву с утра. Часа в два по полудни я освободился и, что было важнее, собрался с духом для поездки. В расписании рейсовых автобусов до Москвы было длительное «окно», и пришлось ехать попутными машинами, что для меня, впрочем, довольно обычно.
Всем шоферам, которые брали меня в машину, я рассказывал, куда и зачем я еду. Независимо от своих политических симпатий и от личного отношения к погибшему генералу, все эти люди были единодушны в убеждении, что Лебедь погиб не случайно, а в результате чьих-то стараний. «Вот увидишь, – сказал один. – Вся эта история с этим Быковым, с этим алюминием, сейчас мигом утихнет, и все будут довольны. Простой Ванька – на что он полез в эту политику, волкам в зубы!» Удивительно, что мне сочувствовали так, будто я еду на похороны близкого друга или родственника, и искренно желали добраться вовремя. За всю дорогу никто не взял ни копейки. Один москвич, ехавший после выходных с дачи, вообще совершил подвиг – через все пробки, какими-то окольными путями (случалось и на красный свет!) довез меня прямо до Дома армии. Я до тех пор и не знал толком, где находится сей дом в нашей столице.
Площадь перед Домом армии была перегорожена и охранялась милицией и военными. Несколько сотен народу стояли у ограждений. Я подоспел всего лишь минут за пятнадцать до выноса. Встал, вместе с остальными, напротив входа, у скверика. Невдалеке женщина лет пятидесяти, в платке, пела вполголоса «Со святыми упокой». Увидев меня, она улыбнулась и замахала мне рукой. Когда я подошел, она взволнованно зашептала: «Вы священник? Как хорошо! Ведь у них тут все официально, все не поймешь как. Ведь о душе-то его никто не думает. А я его двадцать лет знаю. Работала раньше на телевидении, помните, передача была - «Служу Советскому Союзу!» Показывали мы его как-то, еще в Афганистане… Ну, чего ему вздумалось лететь на вертолете в Божий праздник?..»
Ряды охраны у Дома армии заколыхались. Двинулась масса людей в мундирах и в штатском. Гроб с телом, почти не видным издалека, поплыл над офицерскими фуражками. Женщина не растерялась. «Батюшка, бежим к автобусам! Видите, автобусы для приезжих приготовлены! Прорвемся и мы с ними!» Нам действительно удалось забраться в один из дюжины автобусов, стоявших на противоположной стороне площади. Через минут двадцать вся колонна въехала в ворота Новодевичьего, которые сразу же были закрыты перед носом у собравшейся толпы народа. Случись мне добираться своим ходом, и я остался бы за воротами, как и все эти люди. На кладбище я потерял свою спутницу из виду: только раз или два ее платок мелькнул где-то в толпе.
Первые люди страны не провожали до могилы резкого на слово генерала. Не было здесь ни президента, ни ближайших к нему лиц, ни министра обороны. Не видел я ни градоначальника Москвы, ни боевого товарища Лебедя – генерала Громова, ныне губернатора столичной области. Были, кажется, только три губернатора ближайших к Красноярску сибирских областей: один из них – родной брат покойного, максимально на него непохожий. В толпе донских родственников – большинство просто и небогато одеты. Женщины с чертами лица, характерного для казачек типа, знакомого мне с детства. Достойное, умное и еще красивое лицо жены. Меня удивило, что оба генеральских сына не имели в своем облике абсолютно ничего военного. Их нельзя было представить не только, как их отца, в обнимку с гранатометом (вы помните снимки эдакого русского «Терминатора» с девизом: «Упал – отжался»?), но и вообще в солдатской форме. Дочь – похожая, кажется, лицом и волосами на мать, - по виду, обычная студентка, в джинсах и в очках. Впереди родных шел священник с седой косичкой, в черной скуфье, сопровождавший тело Лебедя из Красноярска. В его руках была икона - Воскресение Христово.
В середине кладбища, на просторной центральной аллее, провожающих встретил картинно-важный митрополит Питирим в белом облачении, с посохом, окруженный свитой духовенства. Тут же, без всякого вступления, зазвучали заупокойные тропари. Красноярский батюшка сразу слился с толпой и стал незаметен. После нескольких минут молитвы митрополичий архидьякон пророкотал «рабу Божию, новопреставленному воеводе Александру, во блаженном успении вечную память», и митрополит вложил в руку усопшего разрешительную грамоту.
Из речей, сказанных тут же, у открытого гроба, произвели впечатление своей неподдельностью, «не общим выраженьем» только две – генерала Шпака (главкома воздушно-десантных войск, тоже боевого товарища по Афгану) и главного красноярского оппонента Лебедю – председателя краевого законодательного собрания Усса. «Свидетельства от врагов – достоприятнейша суть», сказано в Писании. Александр Усс (по всем приметам, мужик упорный, боец еще тот) сказал: «Как бы ни оценивать деятельность Лебедя на посту губернатора, это был человек, который делал только то, что сам искренно считал лучшим для всех». После недолгого последнего целования, допустив лишь ближайших родственников, гроб стали закрывать. Как только Лебедя опустили в могилу, высокопоставленная публика моментально, как по команде, расслабилась. На лицах холеных, осанистых мужчин исчезли малейшие следы серьезности. Засунув руки в карманы своих дорогих костюмов, они без стеснения они начали громкие светские разговоры, кое-где даже со смехом, - будто лишь минуту назад прервали их из-за какой-то мелочи. Чуть было всплакнули над могилой женщины, но тут же осеклись: им напомнили, что у ворот ждут машины, поминки в… (я не помню название ресторана) начнутся ровно в семь, все должны быть на местах. Не прошло и десяти минут, как у засыпанного цветами холма остались только двое: маленькая, бедно одетая старушка, попавшая сюда каким-то непонятным образом, - и я.
Я зажег на могиле свечу перед медным образом Входа Господня в Иерусалим, который привез с собою. Раздул кадило, надел епитрахиль и стал петь литию. И тут за спиной стал нарастать гул и топот. Я пел, не оборачиваясь, а когда стал кадить вокруг могилы, - увидел, что по аллее кладбища бежит заждавшаяся за воротами толпа. Через несколько мгновений народ уже плотно окружал могилу «воеводы Александра».
Что сказать об этих людях? Здесь были все возрасты – от стариков до малых детей. Вот пожилая женщина, сморкаясь в платочек, говорит: «У меня сын погиб в Афганистане, в десанте, – он там с ним вместе был, с Александр Иванычем». Девушка лет двадцати пяти в сержантских погонах кладет на могилу две красных гвоздики. Вот стайка студентов – ребят и девчонок – в драных джинсах (всё как положено), с «феньками» и «примочками», - замерли и стоят без слов. Классический работяга с какого-то из московских заводов мнет в ручищах кепку. Русские, татарские, кавказские лица. Промелькнул худющий батюшка в видавшей виды рясе: в деревне, видно, служит, где-нибудь в провинции. Только не было в этой толпе хозяев теперешней жизни: чиновников и богатеев. Ни одного не видал, хоть сколько-нибудь похожего.
Когда я закончил молиться, стали подходить один за другим: «А свечи у вас купить можно?» Нет, говорю, извините; знал бы – обязательно бы привез. Но откуда-то взялись и свечи. Их вскоре уже больше десятка горело на могиле, среди цветов. Давешняя старушка, что оставалась со мной после ухода VIP-персон, говорила кому-то: «Их тут столько было всяких, а крестился правильным крестом только один», кивая на меня. Я уж не стал ее спрашивать, какого она согласия…
Уже на выходе с кладбища меня догнали парень, по виду, «кавказской национальности» и русская девушка. «Послушай, - обратился ко мне парень. – Расскажи мне про своего Бога. Я мусульманин, а она русская. Меня повенчают с ней, скажи? Или мне обязательно надо христианином быть?» - «А ты, может быть, проводишь меня до вокзала, и мы по дороге поговорим? Уже восьмой час, а мне ехать за семьдесят верст». – «Без проблем. Я тебя отвезу даже, куда надо». Парень назвался Сашей (мусульманское его имя – Назир). – «Ты иди домой, жди меня, - с патриархальным спокойствием сказал он девушке. - У нас мужской разговор». Назир потратил на меня часа два: ждал, сидя в машине, пока я заходил на Пречистенку к маме, потом мы долго стояли в пробках на Садовом, наконец, он сидел со мной на перроне до самой моей электрички… Телефон его, записанный на клочке бумаги, я вскоре потерял. Увы, так и не знаю, поверил ли он во Христа как в Бога, повенчались ли они с Наташей, как сложилась их жизнь…
…Ну, не знаю я генерала Лебедя как полководца и политика, тем паче – как сибирского губернатора. Судить об этом совершенно не в моей компетенции. Я только помню его изрытое, как рашпилем ободранное, лицо, в котором было что-то и от римского центуриона времен Траяна, и от новочеркасского дворового пацана, но зато не было ни следа цинизма и холодной развращенности. Помню шуточки, изрекаемые немыслимым львиным рыком, за которыми, как мне кажется, укрывалась совсем не грубая, теплая душа…
Могу сказать с уверенностью, что простые люди, бежавшие в тот апрельский вечер к только что зарытой могиле, - спешили не к политику, не к полководцу. В этот час они прощались с человеком. Когда-то, среди политических баталий и интриг, среди всякой телевизионной ерунды, они смогли разглядеть и полюбить в Александре Лебеде – именно человека.
Дай Господи и нам всегда видеть в каждом человеке живую душу. И любить ее, как Твой образ, - искаженный, запачканный грехом, но все же сохранивший отблеск Твоей неизреченной красоты. Ты за душу человеческую с небес сошел, муку крестную претерпел. А нам, которых Ты призвал уподобиться Тебе, и, взяв каждый на плечи свой крест, следовать за Тобою, - нам дай сейчас, для первого шага, хотя бы не гвоздить друг друга презрением и завистью. А потом ты научишь нас миловать и прощать. А потом, может статься (ведь Тебе поистине – ВСЁ возможно), мы и правда сможем послужить душе другого человека так, как Ты – простив нас, послужил нам…
…даже до смерти,
смерти же крестной.
Священноинок Симеон
